СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
Культура Руси XII века, времени создания "Слова о полку Игореве"
В культуре Новгорода резко своеобразными чертами отразился его социальный строй. Установление в Новгороде во второй четверти XII в. "республиканской" политической государственной организации, во главе которой стала боярская верхушка, использовавшая в своих целях народное движение, привело к значительной демократизации новгородской культуры, помимо воли самого боярства.
Заметно иные, более демократические формы приобретает живопись и в особенности архитектура. Боярско-купеческое строительство второй половины XII в. вырабатывает новый тип четырехстолпного, квадратного в плане, укороченного храма, более упрощенного и уменьшенного в размерах, чем обширные княжеские соборы предшествующей поры.
В отличие от новгородских церквей княжеской постройки XI — самого начала XIII в., с резким делением молящихся на привилегированных, избранных и остальную массу новые церкви не разъединяют молящихся и в этом смысле становятся демократичнее, обыденнее. В предшествующую пору князья строили церкви с великолепными, сильно освещенными каменными хорами, на которых слушали богослужение только княжеская семья и приближенные, тогда как внизу помещалась остальная масса молящихся (например, Георгиевский собор в Юрьеве монастыре 1119 г.). Новые, возводимые со второй половины XII в. церкви боярско-купеческой постройки имеют скромные деревянные хоры служебного значения, а все молящиеся вместе стоят внизу. Храмы эти не многокупольные, как раньше, а однокупольные. Композиция фасадов проще.
Во второй половине XII в. Новгород обстраивается большим числом церквей этого типа — небольших, скромных, но встречавшихся на каждом шагу среди домов жителей. Церкви эти возводят то уличане (жители улицы), то архиепископ, купцы, бояре. Церкви объединяют вокруг себя политическую жизнь и торговлю отдельных районов города (концов и улиц). В них хранятся товары, в них спасают жители свое имущество во время пожаров, в них собираются братчины[1], около них устраиваются совместные пиры и т.д.
Новый характер построек настолько прививается, что в этом типе строят и сами князья в своей загородной резиденции на Рюриковом Городище. К новому типу церквей принадлежала и всемирно известная церковь Спас Нередица, варварски разрушенная фашистскими захватчиками. Она была построена в 1198 г. недалеко от княжеского двора на Рюриковом Городище и расписана фресками в 1199 г. Направо от входа в нее был изображен отец Александра Невского, новгородский князь Ярослав Всеволодович в русских княжеских одеждах. Изображение это относится к более позднему времени, чем остальные фрески, и, как предполагают, было выполнено по распоряжению Александра Невского вскоре после смерти отца в 1246 г.
По сохранности своих фресок Нередица занимала совершенно исключительное место в ряду других церквей средневековья. Замечательной особенностью Нередицы была исчерпывающая полнота всей системы росписи. Изображения покрывали ее стены сплошь — в том числе и те ее нижние части, которые обычно в византийских храмах облицовывались мрамором. Под мрамор расписан в Нередице лишь самый нижний пояс.
В традиционную схему росписей церквей новгородские мастера внесли много своего. Так, например, на западной стене среди изображений мучений грешников в аду представлен богач, сидящий в огне, а перед ним сатана с сосудом в руке. Богач, показывая себе на язык, взывает к Аврааму, который изображен напротив с душой бедного Лазаря на лоне. "Отче Аврааме, — говорит богач, — помилуй мя и поели (пошли) Лазаря, да омочить пьрст свой в воде и остудить (остудит) ми язык: изъмагаю бо (ибо изнемогаю) в пламени семь", на что сатана подносит ему сосуд с огнем и говорит: "Друже богатый, испей горящего пламени". В Византии эта композиция неизвестна.
В средневековое идеалистическое искусство живописи мастера Нередицы сумели внести элемент реализма: человеческие фигуры рельефны, почти весомы, а их индивидуальные характеристики даны с поражающей силой. Особенно сильно изображение Лазаря, воскрешенного из мертвых Христом: его изборожденное морщинами лицо с опущенными веками — лицо "выходца с того света". В композицию Крещения внесены натуралистические детали: среди группы ожидающих крещения один скидывает через голову рубашку и запутался в ней, другой плывет в исподних штанах, остальные снимают одежду, сбрасывают сапоги.
Новые особенности живописи XII — начала XIII в. отразились и в новгородских иконах этой поры. В них проникают черты народного искусства. Прежние аристократические идеализированные образы святых приобретают более славянские черты и более бытовой облик. В них меньше прежней строгости трактовки лиц. Особенностью новгородской живописи этой поры является пристрастие к ярким и чистым краскам — к киновари, красно-коричневой, синей, зеленой и желтой.
Широкое развитие ремесла в Новгороде XII—XIII вв. ярко характеризует известный сион[2], или "иерусалим", хранящийся в ризнице новгородского Софийского собора. По замечанию Б.А. Рыбакова, "художественные достоинства чеканной работы ставят этот сион в ряд первоклассных произведений русского средневекового искусства".
В этой же ризнице хранятся не менее известные два схожих между собой серебряных кратира[3]. Один из них, как об этом свидетельствуют надписи, сделан Братилой, а другой — Костой. Первый из них изготовлен, как это установлено Б.А. Рыбаковым, в конце XI — начале XII в., а второй в конце XII — начале XIII в. Оба кратира выполнены тончайшей чеканкой, свидетельствующей о высоком развитии ювелирного ремесла в Новгороде.
Установление нового политического порядка в Новгороде сказалось не только на изменении общего характера новгородского искусства, но и в письменности. Резко меняется летописание, которое отныне приобретает черты простоты, лаконизма, интереса к быту и известного демократизма стиля и языка, ставших обычными в новгородском летописании вплоть до XV в.
Новгородская летопись XII в. (она сохранилась в составе так называемого Синодального списка) уделяет все большее внимание местным городским событиям: пожарам, стихийным бедствиям, внутренним волнениям и т.д. Летописец интересуется прежде всего теми происшествиями, которые отражаются на благосостоянии населения, затрагивают его непосредственные нужды. Он отмечает всякое повышение цен на хлеб, описывает непогоду, отражающуюся на состоянии жатвы, не забывая отметить радость новгородцев по поводу того или иного счастливого исхода событий, и сопровождает восклицаниями ужаса всякое общественное несчастье: голод, пожары, наводнения.
Язык новгородских летописей сравнительно близок к разговорному, в нем редки церковнославянизмы и книжные обороты. Иногда в новгородской летописи сказываются обороты деловой речи, иногда пробивается местное произношение, иногда — народные, просторечные выражения.
Но новгородское летописание велось не только при дворе новгородского архиепископа. В позднейших летописях путем их сопоставления и анализа можно выделить летопись, которую в течение двухсот лет вели в уличанской церкви Якова в Неревском конце. Ее настоятель поп Герман Воята придал ей поразительно необычный для средневековой письменности характер домашности и простоты.
Круг интересов Германа Вояты неширок. Это внутренние события городской жизни — постройка церквей, великого моста через Волхов, уличные события не слишком большого значения: "а в 23 того месяца (апреля) пополошишися людье: сългаша бо, яко Святополк у города с пльсковицы (т.е. псковичами); и высушася весь город к Сильнищю, и не бы ничтоже" (1186 г.). Герман Воята отмечает в своих записях дороговизну, состояние погоды: "Стояста 2 недели полне, яко искря жгуце, тепле вельми, переже жатвы; потом найде дъжчь, яко не видехом ясна дни ни до зимы; и много бы уйме жит и сена не уделаша; а на зиму не бысть снега велика, ни ясна дни, и до марта" (под 1145 г.). "На ту же осень зело страшьно бысть: гром и мълния, град же яко яблъков, боле, месяца ноябра в 7 день, в час 5 нощи" (1157 г.). Не мудрствуя лукаво, Воята записывает в свою летопись сообщение об утонувших в Волхове попах, рассказывает о состоянии хлебов, о покосах сена, об унесенных разливом Волхова дровах, о слышанном им зимой громе, очевидно, во время занятий в архиепископской канцелярии ("в истьбе седяще"), и, наконец, о собственном по-ставлении в попы (под 1144 г.). Все это изложено Воятой довольно последовательным, крепким просторечием, часто от первого лица. Воята, как видно, ограничен в своих интересах, но по-своему талантлив, не боится отступать от средневековых трафаретов книжности, вкладывая в записи личные интересы и вкус к быту. Непосредственность в описываемых событиях, облик живого человека остро ощущается в ненарочитой простоватости его записей.
В литературе Новгорода XII в. был широко представлен и жанр описания путешествий. Начиная с XI и кончая XV в., в Константинополь направлялись многочисленные паломнические группы. До нас дошло несколько описаний Царьграда и путеводителей, из которых первое принадлежит знатному новгородцу Добрыне Ядрейковичу, бывшему впоследствии новгородским епископом под именем Антония. Добрыня путешествовал в Царьград, очевидно, для приглашения в Новгород византийских мастеров около 1200 г. и оставил "Сказание мест святых в Царьграде".
Наряду с религиозными достопримечательностями Добрыня интересуется в Константинополе живописными зданиями и произведениями искусства. Как русский, Добрыня с гордостью отметил в Константинополе почитание русских святых Бориса и Глеба, упомянул о каком-то блюде княгини Ольги в храме Софии, назвал находившихся с ним одновременно в Константинополе русских.
Богатое устное творчество Новгорода XII—XIII вв. дошло до нас отчасти (с позднейшими изменениями) в былинах о Садко (Сатко Сытинич как строитель огромной церкви Бориса и Глеба в новгородском Детинце упоминается в новгородской летописи под 1167 г.), о Васи-лие Буслаевиче, об Иване Гостином сыне и о Хотене Блудовиче. В этих былинах отразился своеобразный быт торгового города, его классовые бои на Великом новгородском мосту, ушкуйничество[4], семейжнбытовые отношения богатого новгородского купечества и боярства. Образ Садко, поэта и музыканта, с помощью чудесных сил ставшего "богатым гостем" и вступившего в состязание с целым Новгородом, а также образ бесшабашного Васьки Буслаева, не верящего "ни в сон, ни в чох", принадлежат к числу самых ярких образов русского народного творчества.
В отличие от суровой "демократической" архитектуры Новгорода с ее приземистыми пропорциями и простотой, зодчество Владимира носило парадный и торжественный характер, было утонченным и аристократичным. Это было искусство изысканных пропорций, изящных линий — искусство по преимуществу княжеское.
Торжественные арки городских ворот — Золотых, Серебряных, Медных, широкие проезды, мощенные камнем площади, на которые были обращены богато украшенные скульптурой, золоченой медью и фресками фасады белокаменных княжеских построек, обширные и светлые помещения храмов предназначались для многолюдных церемоний. Сверкающие мозаичные и крытые листовой медью полы, золотые купола, богатые ткани, развешиваемые по сторонам храмов, дорогая утварь — все должно было поразить зрителя и внушить уважение к власти князя.
Блестящее золото и сияющая белизна белокаменных стен составляли излюбленное сочетание красок владимирских зодчих. Золоченой медью были окованы полотнища массивных створ Золотых ворот — главных в городе. Золотом были покрыты главы уже первого владимирского Успенского собора, построенного Андреем Боголюбским. Колонки его архитектурного пояса были также вызолочены. Листьями позолоченной меди были окованы порталы и простенки окон главы. Вызолоченные флюгера возвышались над полуцилиндрическими досводными кровлями. Блеск золота в сочетании с белизною стен и цветными пятнами наружных фресок производил ошеломляющее впечатление.
Кропотливые разыскания советских археологов позволили восстановить облик загородной княжеской цитадели Андрея Боголюбского — его замка в Боголюбове. Замок этот, невдалеке от устья Нерли, был окружен высокой стеной с прекрасными белокаменными башнями.
В центре замка, на краю берегового обрыва, возвышался видный издалека дворец Боголюбского. Восточный фасад дворца выходил к спуску на речную пристань. Западный был обращен на дворцовую площадь, вымощенную плитами белого камня и пересеченную тесанными из камня водосточными желобами. На дворцовую площадь выходил также окованный тонкими листами золоченой меди западный портал собора. Здесь же на трехступен-ном круглом пьедестале стояла большая белокаменная чаша, из которой путники могли утолять жажду. Чашу окружало восемь изящных, легких, утончавшихся кверху колонн, несших восьмигранную, вероятно, золоченую шатровую кровлю.
Палаты Андрея и собор соединялись белокаменными переходами. Галереи этих переходов имели цветные майоликовые поля и были расписаны фресками. Их фасады были украшены орнаментами, металлопластикой, резным камнем и, по-видимому, скульптурой: при раскопках северного перехода была найдена голова статуи зверя (собаки или дракона), помещавшейся, очевидно, в нише фасада.
Дворцовый собор Рождества Богородицы был центральным зданием ансамбля. Это был небольшой храм с одной вызолоченной главой, с полуцилиндрическими покрытиями прямо по сводам. Его фасады членились на три доли сложными пилястрами и были опоясаны на середине высоты аркатурно-колончатым поясом. Стены были украшены резными камнями.
Внутри собор отличался исключительным своеобразием. Вместо обычных в русских храмах крестчатых столбов, поддерживающих купол, здесь высились расписанные под мрамор колонны с аттическими базами и огромными вызолоченными лиственными капителями. Строители вымостили цветными майоликовыми плитками хоры и высоко подняли их над головами молящихся. Искуснейшие художники расписали стены собора яркими фресками. Пол был вымощен толстыми, запаянными оловом медными плитами, казавшимися современникам золотыми. За сквозной белокаменной алтарной преградой поднимала свой шатровый верх алтарная сень с резными изображениями евангельских персонажей.
Еще большим великолепием отличался выстроенный тем же Андреем Боголюбским владимирский Успенский собор (1158—1161 гг.). Путем точного расчета пропорций владимирским зодчим удалось создать впечатление большой легкости сводов и высоты храма. Тонкие столбы легко вздымали своды собора. Через двенадцатиоконный купол обильно струился свет. Зодчие наполнили собор скульптурными деталями, подчеркнувшими ритмичность членения стен. Сами стены были покрыты фресками, искусно подчиненными архитектурным формам собора. Строители вымостили пол разноцветными майоликовыми плитами. Богослужебные сосуды и вся утварь храма были украшены драгоценными камнями и жемчугом. Наружные фасады Успенского собора разделялись сложными пилястрами с пышными капителями. Изящный фриз из стройных колонок тянулся вдоль стен, по-видимому, украшенных резными камнями. Между позолоченными колонками этого фриза помещались фресковые гаображения святых. Вызолоченные флюгера, вызолоченные птицы, вызолоченные кубки, украшения из золоченой прорезной меди завершали кровлю. Не случайно летописец не находил слов для описания сверкающего великолепия наружного "узорочья" собора, которое было "изъмечтано всею хитростью", доступной человеку.
Выстроенная тем же Андреем Боголюбским в 1165 г. [церковь Покрова па реке Нерли принадлежит к одним из лучших произведений русской архитектуры. Ее пропорции отличаются гармоничностью и стройностью. Внутри церковь была богато расписана фресками, а снаружи украшена каменной резьбой, декоративной скульптурой. На стенах церкви Покрова можно увидеть изображение библейского царя Давида, играющего на струнном инструменте — "псалтири", женские маски, львов, голубей, грифонов[5], терзающих ягненка, барсов.
[1] Братчина — ритуальная трапеза, устраиваемая вскладчину.
[2] Сион — символическая модель иерусалимского храма.
[3] Кратир — сосуд для вина.
[4] Ушкуйничество — дальние походы с целью грабежа на водных путях, совершавшиеся на лодках-ушкуях.
[5] Грифон — фантастическое животное с головой и крыльями орла и туловищем и лапами льва.
