СЛАВЯНЕ
Хозяйство, культура, общество
Вторая половина VI в. более богата объективными сведениями о внутренней жизни славянского мира, чем предшествующий период. Из авторов письменных свидетельств прежде всего обязаны мы этим императору Маврикию, создавшему в конце века свой "Стратегикон". В первой половине столетия Прокопий Кесарийский, описывая нравы славян, в немалой степени руководствовался общими представлениями о северных "массагетах" и их "гуннском нравe". Маврикий более осведомлен и более практичен. Это чувствуется уже в открывающей его очерк общей характеристике нравов славян: "Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам; свободные, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в своей земле. Они многочисленны и выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и дождь, и наготу тела, и нехватку пищи".
В этой характеристике - ни одного лишнего слова. Маврикий дает на основе имеющейся, многократно удостоверенной в военных действиях информации памятку для своих полководцев. То, что нам представляется - и в известном смысле справедливо - лестной оценкой славянских нравов, для ромея VI в. было необходимыми данными об опасном враге.
Точно так же, как необходимую информацию, необходимую уже для ромейских дипломатов, передает Маврикий сведения о славянском гостеприимстве: "К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны, препровождают их поочередно с места на место, куда бы тем ни было нужно; так что если гостю по беспечности принявшего причинен вред. против него начинает вражду тот, кто привел гостя, почитая отмщение за него священным долгом". Редкостное гостеприимство славян подтверждается позднее многократно. Оно оставалось неизменным, несмотря на все военно-политические перипетии. Несомненно, - об этом можно судить и по известию Маврикия, - гостеприимство имело прочные основания и в обычном праве, и в верованиях. Месть за чужеземца являлась "священной" для гостеприимца. Памятуя о цели наставлений Маврикия, можно не сомневаться и в том, что имперская дипломатия и разведка не избегали пользоваться наивным первобытным обычаем угождения гостю в корыстных целях. Приведенное известие убеждает, кстати, в том, что эпизод с убийством дунайцами Добряты аварских послов был крайне нетипичен для славянского общества.
Характерно, что нигде (в том числе в очерке о быте и хозяйстве) Маврикий не разделяет и не противопоставляет словен ("склавов") и антов. На взгляд ромея, славянские племена по-прежнему воспринимались в культурном плане как единое целое. Между тем, насколько можно судить по археологическому материалу, различия между отдельными славянскими культурами (пражской, пеньковской, ипотештинской) в описываемый период становятся четче.
Славяне в изображении Маврикия - скотоводы и земледельцы. "У них, - пишет он, - множество разнообразного скота и злаков, сложенных в скирды". Это вполне соответствует археологическим данным. О характере словенского хозяйства (правда, в областях, удаленных от границ Империи) во второй половине VI в. можно судить по материалам Бржезно. В здешнем стаде преобладал крупный рогатый скот. По костным остаткам, он составлял более половины (52%) стада. Разводили (в гораздо меньших количествах) свиней и овец. Была в Бржезно и домашняя птица - в первую очередь куры, но также утки. Коневодство играло в Бржезно крайне незначительную роль (менее 2%). Но в нижнедунайских областях во второй половине VI в. его значение возрастало, в частности, благодаря угону коней у ромеев. Несомненно, что во многих славянских землях (особенно на востоке) разводили и коз, которых не было в Бржезно.
Из злаков Маврикий упоминает "в особенности" просо и пшеницу-полбу. Это также абсолютно соответствует археологическим свидетельствам. Два названных злака преобладали на славянских полях. При этом в некоторых областях предпочтение отдавалось пшенице, в других - просу. Преобладание пшеницы отмечено, например, на поселении Бржезно, причем проса в здешнем зерновом материале менее 1 % (при 46% пшеницы). На втором месте здесь ячмень, далее с большим отрывом следуют рожь и овес - но и их здесь больше, чем проса. Жители Бржезно разводили также бобовые - горох, чечевицу, вику, а также выращивали коноплю. Садоводство представлено сливой.
В этот период в славянских землях, вероятно, все шире распространяется пахотное земледелие. В отличие от Прокопия, Маврикий ничего не говорит о частых перемещениях славян с места на место, характерных для времен подсеки и примитивного перелога. О постепенном переходе к двуполью свидетельствует сам факт длительного существования таких поселений, как Бржезно, или общинных могильников наподобие Пржитлук в Поморавье и Сэрата-Монтеору в Дакии. О том же говорит и постепенное увеличение размеров словенских поселений. Что касается антов, то они, вероятно, переходили к пашенному земледелию быстрее и почти повсеместно. У словен развитие техники земледелия сопровождалось совершенствованием пахотных орудий. Однако рала с железным наральником встречались преимущественно в зоне контактов с антами (в Поднестровье и Побужье) или германцами (в Чехии-Богемии).
Маврикий, в отличие от предшественников, не упоминает охоту как источник существования славян. Ее относительно малое место в хозяйстве доказывается и археологически. Во всяком случае, в Бржезно кости диких животных составляли лишь 2% всего материала.
Быт славян греческие писатели второй половины VI в. описывают примерно так же, как их предшественники, что неудивительно. "Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озер", - отмечает Маврикий. Ему вторит Иоанн Эфесский: "... люди простые, которые не осмеливались [до нашествия 580-х гг.] показаться из лесов и из-под защиты дepeвьeв".
Более осведомленный Маврикий обрисовал и топографию славянских поселений, в целом соответствующую нашим археологическим данным. "Хории склавов и антов, - пишет он, - расположены поочередно вдоль рек и соприкасаются друг с другом, так что между ними нет достойных упоминания промежутков, а лес, или болота, или заросли тростника примыкают к ним". Леса служили и естественной защитой, и местом укрытия на случай вражеской атаки. В другом месте Маврикий отмечает различный размер "хорий", некоторые из которых могут "оказаться большими". Под "хориями" Маврикий скорее всего имеет в виду не отдельные поселения, а "гнездовья", соответствовавшие соседской общине, "миру".
У Маврикия имеется еще несколько странное описание славянского жилища. Славяне, по его мнению, устраивают "много, с разных сторон, выходов из своих жилищ из-за обычно настигающих их опасностей". Это совершенно противоречит предоставляемой раскопками информации о славянском жилье. В корчакских и пеньковских жилищах всегда единственный вход, закрывавшийся деревянной дверью, от которой вела лестница - спуск в полуземлянку. Представляется удачным толкование, согласно которому Маврикий имел в виду не собственно жилище, а комплекс связанных жилищ. Такие близко расположенные жилища принадлежали одной большой патриархальной семье, входившей в патронимию.
В материальной культуре словен и антов этого времени произошел ряд изменений. В корчакской культуре усиливаются локальные особенности. К востоку от Западного Буга почти безраздельно господствуют полуземлянки, отапливавшиеся печами-каменками. На западе, по соседству с германцами и в контактной зоне с венедами, полуземлянки сочетаютcя с наземными избами. Здесь встречаются оба типа наземных славянских домов - наземные дома с подпольными ямами (переходный тип между полуземлянкой и избой) и чисто наземные срубы. Последние характерны для суковско-дзедзицкой культуры. Отапливались дома на западе обычными очагами из камней или глины либо глинобитными печами.
Изменения, происходившие в ареале пеньковской культуры, отражают окончательное слияние составивших ее разноплеменных элементов в антскую общность. Характерная черта наступившего второго этапа антской культуры - унификация. Исчезают такие приметы разноплеменности, как различия в интерьере и конструктивных особенностях жилищ. В частности, очаги полностью вытесняются печами-каменками. Последние складываются теперь почти исключительно из крупных плит. С другой стороны, исчезает закономерность в расположении печи (раньше вход в антское жилище всегда был с южной стороны, а печь - в одном из северных углов). Очевидно, эта характерная черта славянской культуры была, в свою очередь, утрачена в ходе смешения антских "родов". Но общий облик антской культуры, вне сомнения, славянизировался.
Среди новых культурных явлений в славянском мире нельзя не отметить распространение по антским землям во второй половине VI в. особого типа украшений, название которым дал Мартыновекий клад рубежа VI - VII в. Мода на пояса с богатыми украшениями "мартыновского" типа зародилась среди готов и кочевников в Нижнем Подунавье под влиянием как степного, так и римского искусства. Мартыновские украшения были распространены позже у авар, антов, в Крыму. Их основными "разносчиками", вероятно, являлись кутригуры, смешивавшиеся и с антами, и с аварами, и с приазовскими болгарами. Но немалую роль в распространении украшений сыграли и сами анты. У них большая часть находок сосредоточивается в Поднепровье.
Среди находок в Мартыновском и подобных кладах металлические элементы поясного набора, височные кольца, фибулы, ожерелья. Изготавливались все эти украшения из бронзы и серебра. Некоторые из них (пальчатые фибулы, проволочные височные кольца со спиральным завитком) можно считать характерными именно для антской культуры. В целом же мартыновские древности не являлись творением одного народа. Ремесленники разных племен, перенимая друг у друга навыки, работали в русле единой "моды", распространившейся на значительных пространствах Евразии. Несомненно, из антских земель и с антскими переселенцами "мартыновские" предметы стали проникать на север, в земли днепровских балтов.
Яркими памятниками антского искусства являются миниатюрные литые изображения людей и животных, найденные в Мартыновском кладе и на ряде поселений. Четыре одинаковых фигурки подбоченившихся ("пляшущих") мужчин из Мартыновского клада выполнены с уникальной для тех времен детальностью и позволяют судить об одежде и внешнем облике своих создателей. На поселении Требужаны найдена еще одна похожая (но не идентичная) фигурка. Пять фигурок из Мартыновского клада изображают животных. Видимо, это сильно стилизованный образ коня, причем в двух вариантах. Звери (в обоих вариантах) изображены на бегу, с разверстыми пастями, с высунутыми языками. В одном, более детальном варианте в оскаленной пасти отчетливо выполнены конские зубы, узнаваема и грива - но "копыта" оканчиваются когтями. Другой вариант более схематичен, и "конские" черты едва опознаются. Более традиционны (притом тоже стилизованы) конские изображения с поселений Самчинцы и Семенки. Наконец, на поселении Скибинцы найдено довольно точное бронзовое изображение льва. Некоторым мартыновским украшениям приданы черты изображений животных и людей.
Не вызывает сомнений, что фигурки из Мартыновского клада были композиционно и сюжетно связаны между собой, апеллируя к каким-то мифологемам. Возможно, перед нами изображение божества (Перуна?) с его конем - частый мотив славянского народного искусства. То, что конь богагромовержца предстает как грозное мифологическое чудовище, едва ли должно удивлять. Подбоченившаяся поза нередка для миниатюрных идольчиков позднейшей эпохи, которые также могли использоваться в качестве оберега.
Мартыновские украшения в целом в известном смысле повторили путь, уже ранее проделанный одним из элементов этой группы древностей - фибулами с пальчатыми отростками. Первоначально являясь продукцией имперских мастерских, плащи с пальчатыми фибулами вошли в моду у германских наемников Подунавья в первой половине VI в. Вслед за готами и гепидами их восприняли анты, и во второй половине VI в. фибулы этих типов стали одним из определяющих элементов антской культуры, характерным для пеньковцев украшением. Антские женщины, в отличие от германок, застегивавших плащ двумя фибулами, носили по одной застежке. Фибулы этого периода несколько проще в исполнении, чем в более раннее время. Изготавливались они уже не только в ромейских мастерских, но и в землях самих антов. Так, изготовлением пальчатых фибул занималась мастерская на поселении Бернашевка в Поднестровье.
Являясь характерной чертой антской культуры, пальчатые фибулы (вернее, плащи с ними) в то же время оставались предметом вывоза - прежде всего торгового. Именно так попадали они из Империи к антам; так же - от антов к соседним племенам. Пальчатые фибулы "днепровских" типов известны у балтских и финно-угорских племен севера Восточной Европы, позднее - и в Крыму.
Вторая половина VI в. отмечена рядом изменений в погребальной обрядности славян. Для этого периода характерно увеличение различий в погребальном обряде между отдельными группами славянского населения. Вместе с тем сохраняется и много общих черт.
Наиболее значительным погребальным памятником придунайской ипотешти-кындештской культуры является могильник Сэрата-Монтеору. Первые погребения в нем относятся еще к началу VI в., но основной период функционирования могильника датируется позднейшим временем - до начала VII столетия включительно. На могильнике более 1500 грунтовых захоронений, при надлежащих членам ряда больших семей. Захоронения отдельных большесемейных коллективов образовывали группы. Все захоронения в могильнике - трупосожжения. Но при этом конкретные детали обряда могли варьироваться. Отмечены как безурновые, так и урновые захоронения. Иногда лишь часть пережженных костей помещалась в урну, тогда как остаток просто ссыпался в могильную яму; иногда ссыпанный прах накрывали сверху горшком.
Инвентарь в Сэрата-Монтеору довольно разнообразен. Здесь отмечены пальчатые фибулы из бронзы и серебра, ножи, бусы, поясные пряжки и т.д. Кремация явно производилась в одежде. Среди погребенных были и весьма богато одетые люди. Одно, явно женское погребение сопровождалось особенно щедрыми подношениями. Помимо украшений, при нем найден ромейский сосуд для хранения благовоний. Также намеренно положенным в погребение инвентарем являлись, очевидно, найденные в другом месте наконечники стрел. Видимо, среди дунайских славян бытовало поверье о полезности инвентаря в загробном мире - но пользоваться им давалось право немногим и в исключительных случаях.
В ареале пеньковской и ипотештинской культур, безусловно, господствует в этот период обряд захоронений в грунтовых могильниках с кремацией умерших. Отмечены урновые и безурновые захоронения; у антов в урновых иногда встречается крайне бедный инвентарь. Немногочисленные погребения с трупоположением в пеньковском ареале отражают изначальную разноплеменность культуры. Некоторые из них убедительно датируются ранним периодом ее существования и едва ли принадлежат славянам. Другие отражают процесс взаимного проникновения болгар и славян, особенно в дунайских землях. С другой стороны, на востоке пеньковского региона, в Поднепровье, потомки аланских кочевников сохраняли ритуал трупоположения долгое время, уже вполне ославянившись.
Ритуал ингумации умерших, как уже говорилось, с самого начала преобладал у славян, осевших в приальпийских областях, будущей Словении. Здесь его утверждение объяснялось тесными контактами и смешением с германцами и романцами, а также, возможно, ранним проникновением христианства. Славяне здесь хоронили своих покойников в грунтовых могилах со сравнительно скромным инвентарем (ножи, глиняные сосуды), ориентируя тело головой на запад или на восток. Широтная ориентировка позднее характерна для славян и, вероятно, являлась традиционной уже при трупосожжении. Это связано с древнеславянской мифологической картиной мира.
У словен (корчакской культуры) в описываемый период возникает новое явление в погребальной обрядности - над захоронениями в некоторых местах начинают насыпать курганы (праслав. *mogyla). "Могилы" появляются в двух довольно удаленных друг от друга регионах - на Волыни и в Припятском Полесье, с одной стороны, и в подкарпатских областях Словакии, Поморавья и юго-западной Польши - с другой. Курганы явно наследуют многие черты обрядности ранних грунтовых погребениЙ. Высота их не превышала метра, чаще полуметра, они насыпались над могильными ямами (в других случаях захоронение в основании кургана) и окружались ровиком. Диаметр кургана мог достигать 10 метров. Кремация умерших совершалась на стороне; погребения как урновые, так и безурновые, с характерным для пражско-корчакской культуры крайне скудным инвентарем или без такового. Перед захоронением в основании кургана разжигался костер. Позднее в кургане могли делать впускные безурновые захоронения. Курганы использовались большими семьями на протяжении нескольких поколений, иногда дольше столетия. По всей вероятности, могильные насыпи естественным образом развились в двух славянских регионах из обычая как-то отмечать место захоронения.
Преобладающим типом захоронений при этом оставались грунтовые, почти всегда безынвентарные (кроме чехоморавских земель, где нередко встречается скудный инвентарь). Они характерны для большей части западного региона пражской культуры. Трупосожжение могло совершаться не только на стороне, но и на месте (ряд могильников Польши).
Согласно известию греческого историка Феофилакта Симокатты, погребение по "обычаю" сопровождалось поминальным пиром с обильными возлияниями (в V в. он носил название "страва"). Судя по известию Феофилакта, если человек умирал в пути, например, в походе, но среди соплеменников, погребение и поминки совершались на месте кончины. Видимо, в этом случае дух покойника, даже сгинувшего на чужбине, считался удовлетворенным. Опасными же считались лишь те мертвецы, которые не были должным образом погребены сородичами.
Маврикий Стратег - первый автор, сообщающий о принятом у славян (славен и антов) обычае самоубийства вдовы после смерти мужа. По его словам, славянские женщины "целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве". С одной стороны, это чрезвычайно древний обычай, с другой - у славян, в отличие от гуннов, например, он до того не засвидетельствован. В известии Маврикия обращает на себя внимание подчеркивание сугубой добровольности происходящего, а также то, что этот мрачный ритуал не был в его время обязателен ("многие из них" - не все). В то же время он к 580-м гг. распространился среди словен и антов достаточно широко, чтобы попасть на страницы "Стратегикона" как важная бытовая деталь.
Распространение самоубийств жен после смерти мужей отражало укрепление патриархальных устоев в славянском обществе. Мужчина начинал восприниматься как единственная и незаменимая опора семейного уклада. Но стоит отметить, что при всем том высокий общественный статус вдов, переживавших мужей, остался общеславянской традицией.
Описываемый период ознаменовался немаловажными переменами в общественно-политическом устройстве славянских племен. В целом они были направлены на усиление расслоения в обществе и укрепление оснований протогосударственности. В обществе, описываемом Маврикием Стратегом, явно немалую роль играет частная (точнее, семейная) собственность. По его словам, словене и анты на случай опасности "вce ценное из своих вещей зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишнего". Известие "Стратегикона" находит прямое подтверждение в антских кладах наподобие Мартыновского. Одновременно клады эти свидетельствуют и о высокой степени имущественного расслоения. Семьи племенной элиты, которыми и были зарыты клады с мартыновскими драгоценностями, по уровню достатка значительно превосходили сородичей.
Наиболее стремительными темпами шли обогащение и общественное расслоение в придунайских (прежде всего нижнедунайских) и антских областях. Этому способствовали и набеги на Империю, и активная меновая торговля с различными соседями. Свидетельство возросшего достатка - богатый сравнительно с Волынью, Полесьем и Польшей инвентарь ипотештинских, отчасти пеньковских и чехо-моравских захоронений. В могильнике Сэрата-Монтеору отмечены, как говорилось, несколько богатых погребений. Находка в женском захоронении сосуда для благовоний в этой связи весьма показательна. Задунайская роскошь служила примером для подражания славянской знати. Богатые женщины следили за собой, перенимая бытовые привычки ромеев. Во время набегов на Империю славяне захватывали не только рабов, скот, оружие, но также золото и серебро, прекрасно осознавая их ценность.
В то же время с правовой точки зрения общество, очевидно, расслаивалось гораздо в меньшей степени. Во времена Маврикия Стратега у антов и словен каждый мужчина был равноправным воином и соответственно имел возможность обогатиться во время войны. Исключительно богатые люди, имевшие возможность следовать ромейской моде, являлись редкостью. Что касается северо-восточных земель пражско-корчакской культуры, то здесь, как уже упоминалось, не отмечены сколько-нибудь богатые и вообще инвентарные захоронения; нет здесь и кладов, подобных "мартыновским". Эти края были отрезаны от торговых связей с цивилизованным югом и западом, редко доходила сюда и задунайская добыча.
Именно в южных областях резко возросло число рабов-пленников. О захвате и содержании дунайскими словенами огромного количества рабов не раз сообщают греческие авторы. Мы не встречаем более упоминаний о ритуальных убийствах пленников - пленник превратился в высокоценную добычу, и убивали его только в случае опасности. Рабы, несомненно, наряду со скотом и драгоценностями являлись важнейшим признаком достатка в славянском обществе. Однако Подунавье было прифронтовой полосой, и рабы нередко бежали от своих хозяев; могли они стать и подмогой для вражеской армии.
Славянское общество того времени явно не могло поставить под действенный контроль огромные массы рабов. Возможно, именно этим вызвано некоторое изменение в их статусе. Судя по известию довольно подробно рассматривавшего этот вопрос Прокопия, в его время рабство у словен и антов было пожизненным, хотя и не слишком тягостным. Единственными возможностями освободиться тогда были выкуп и случайное возвращение на "свою" территорию. Во второй половине VI в. положение изменилось. Маврикий пишет: "Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья".
Выбор при этом бывал отнюдь не столь однозначен, как может подуматься. В руки славян, конечно, попадали люди самого разного достатка, нрава, религиозных убеждений. В славянском обществе, где положение рабов мало отличалось от статуса младших членов семьи, многие могли завести дружеские и даже родственные связи. Число оставшихся, вне сомнения, было достаточно велико. Новые "друзья" становились полноправными членами общины, к тому же под защитой славянских законов гостеприимства. Община получала рабочие руки и воинов-защитников, подчас весьма преданных. Во всяком случае, предостерегая от доверия к "так называемым перебежчикам", Маврикий с прискорбием отмечает: "Ведь есть и ромеи, переменившиеся со временем и забывшие своих; они предпочитают благосклонность к врагам".
На правах "друзей" в славянских общинах жили люди самого разного происхождения. Среди них могли быть как бывшие рабы, так и беглецы либо торговцы из сопредельных стран. Феофилакт Симокатта упоминает в дружине "Мусокия" гепида христианского вероисповедания. Несколько иными, очевидно, были основания для совместного проживания со славянами в рамках единых общин целых иноэтничных групп (германцев, романцев и др.).
Политическое устройство славянских племен Маврикий сначала характеризует почти так же, как Прокопий. По его словам, склавы и анты при всей своей многочисленности "не знают порядка и власти", что существенно ослабляет их перед лицом внезапного нападения. Ниже он еще раз подчеркивает: славяне пребывают в "анархии и взаимной вражде". Говоря о "взаимной вражде", Маврикий, без сомнения, имел в виду - в том числе - межплеменные распри и непрочность племенных союзов. Далее он упоминает о несогласиях славянских вождей друг с другом. Но подразумевает он также и внутриплеменные разногласия, с легкостью обнаруживающиеся на вече и могущие проявиться даже в бою.
Славянский политический строй ромеи по-прежнему воспринимали как анархию. Теперь уже удавалось время от времени вступать в "соглашения" с отдельными приграничными племенами, и это свидетельствовало о значительном развитии самого славянского общества. Но, предупреждает Маврикий, - "они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дapaм". Виной тому, впрочем, не какая-то злокозненность славян, а та самая "анархия": "Так как господствуют у них различные мнения, - поясняет император-стратег, - они либо не приходят к согласию, либо, даже если и соглашаются, то решенное тут же нарушают другие, поскольку все думают противоположное друг другу и ни один не желает уступить другому". Здесь перед нами - описание решения политической проблемы на славянском вече. Коллективная власть племени заключает, например, союз с Империей. Для принятия решения требуется "согласие" подавляющего большинства, если не всех участников веча. Но при этом другое племя - даже того же союза - соглашением ни к чему не обязывается, и с легкостью может открыть военные действия сразу после его заключения.
С другой стороны, Империя могла использовать и использовала межплеменные раздоры и в собственных интересах. Маврикий рекомендует "некоторых из них прибрать к рукам с помощью речей или даров, в особенности тех, кто ближе к границам, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к объединению или монархии".
Итак, с одной стороны, у славян, по мнению Маврикия, царит безвластие. С другой, многочисленных вождей, которые "не согласны друг с другом", он определяет термином "рикс". Слово это со второй половины VI столетия на время закрепилось в качестве одного из ромейских обозначений предводителей славян. Феофилакт тем не менее определяет этот термин как слово из "языка варваров". Поскольку в данном случае историк излагает сведения о словенском вожде, полученные ромеями от перебежчика-гепида, можно заключить, что "риксами" славянских вождей стали называть германцы. У самих славян этот термин совершенно не засвидетельствован.
В политическом лексиконе и Империи, и германских племен "рикс" (rik, латинское rex) - король, наследственный и пожизненный правитель. Очевидно, во второй половине VI в. власть антских и словенских вождей, по крайней мере на сторонний взгляд, соответствовала этому понятию. Тем не менее "риксов" еще очень много, отдельные племена не сплочены в "монархию". Как "рикс" может определяться один из значительного числа мелких правителей, племенной вождь. В то же время термин приложим и к вождю крупного племенного объединения, каким, несомненно, выступает Мусокий у Феофилакта. Едва ли стоит сомневаться, что "рикс" передает славянское понятие "князь". В первом случае речь идет о каждом из множества "малых" князей (или владык), во втором - о великом князе.
Власть князей (владык) у славян в описываемое время укрепилась. Вероятно, на всех уровнях она уже стала передаваться по наследству в пределах одной семьи. Одни и те же вожди предводительствовали дунайскими словенами на протяжении десятилетий - надо думать, пожизненно. Скорее всего обычай ритуального убийства откровенно "нeсправившегося" князя у славян применялся все реже. По крайней мере, никаких свидетельств о нем нет. Маврикий, живописуя славянскую "анархию", ни словом не обмолвился о столь характерной детали. Славянские вожди (в том числе и с титулом князя-"рикса") выступают как представители племени во внешних сношениях и, надо полагать, носители сакральной и судебной власти. Они - и военные предводители, как Мусокий у Феофилакта.
Еще одна любопытная деталь - Феофилакт впервые применительно к славянам упоминает "страну, подвластную" конкретному вождю. Он же впервые говорит о "Склавинии" как особой территории за Дунаем. Это свидетельствует, что славянские племена уже имели довольно четкие границы. Общая их территория признавалась у соседей особой, им принадлежащей страной.
"Рикс" - не единственное обозначение вождя славянского племени в это время. Судя по труду Феофилакта, некоторые вожди, в том числе самостоятельные, весьма высокого ранга, "риксами" не числились. Один из таких предводителей у греческого историка назван "филархом", а ниже - "таксиархом". Первый термин обозначает предводителя "филы", родоплеменной группы и одновременно военной единицы. "Таксиарх" - воинское звание и может служить довольно точным соответствием для славянского слова "воевода". Надо думать, в это время у славян, как у позднейших влахов или черногорцев, племенной вождь мог зваться и князем, и воеводой. При этом титул воеводы подразумевал изначально некоторое ограничение полномочий военной сферой.
Отсутствие упоминаний об убийствах правителей, о ритуальных зверствах на захваченной территории знаменует, видимо, некое умаление изначально большой (особенно у словен) роли воинских братств. То, что традиции, связанные с древними союзами "людей-волков", продолжали существовать долго, особых сомнений не вызывает. Однако конкретное значение союзов бойников-"волкодлаков" неизбежно падало. Они должны были отказываться от любых форм конфронтации с общиной и племенем (в том числе от свирепых воинских обрядов) - либо превращаться в безродных изгоев, "разбойников" в современном смысле слова. Первый путь с очевидностью вел к трансформации военного "тайного" союза во вполне открытую обществу княжескую дружину.
Но в описываемое время процесс этот оставался еще в начальной стадии и был довольно далек от завершения. Во всяком случае, насколько можно судить по скупым сведениям греческих источников, отборные отряды словен ("из отборных и опытных воинов", "избранный цвет всего наpoдa") не были связаны с каким-то конкретным предводителем. Их следует считать скорее племенной, чем княжеской "отборной" дружиной, то есть членами воинского союза. "Отборные и опытные" воины опознаются ромеями по внешности и боевому кличу. Следует помнить, что во времена Прокопия часть воинов у славян сражалась полуобнаженными - очевидно, именно "волкодлаки", считавшие себя неуязвимыми в битве, подобно скандинавским берсеркам. Псевдо-Кесарий же упоминал, что словене используют в качестве клича волчий вой.
Вероятно, членов воинских братств имел в виду и Маврикий, когда говорил об "отчаянных юношах, имеющихся среди них [склавов и антов]" и атакующих ромеев из засад. Нельзя не заметить, что праславянское слово *junаkъ ("юнак") со значением "юноша, герой-воин" вполне могло обозначать членов воинских союзов. Большую часть бойников, вне сомнения, всегда составляли молодые люди.
Итак, воинские союзы продолжали существовать и сохраняли известную автономию от княжеской власти. По крайней мере, так обстояло дело у словен. Есть, однако, основания считать, что у антов, где их роль всегда была меньше, произошли уже важные перемены. Распространение "мартыновских" древностей свидетельствует о зарождении в антских землях культуры нового типа - дружинной, интернациональной по происхождению, характерной для большинства народов на сходной стадии развития. Во властную элиту антского общества вливались воины, чей профессионализм сформировался не в воинских братствах, а на службе Империи. Там же были заложены основы их материального достатка, а также сложилось своеобразное "культурное лицо". Этот новый общественный слой, очевидно, включал выходцев из разных этносов (как антов, так и словен, болгар, аланов). Для них естественно было группироваться вокруг военных предводителей - воевод или князей. Таким образом, упрочивая власть вождей, антские племена совершали важный шаг вперед, к ранней государственности.
Описание Маврикия дает нам сведения о славянских племенах юга - антах и словенах (в первую очередь дунайских). Культура и общество северных славян, носителей суковско-дзедзицкой культуры, имели некоторые выразительные отличия. Судить о них мы можем почти исключительно по археологическому материалу. Единственный современный событиям автор, упоминающий о северных славянах и сообщающий кое-какие данные об их образе жизни - Феофилакт Симокатта. Его сообщение основано при этом на информации, полученной от захваченных императором Маврикием славянских послов к аварскому кагану. Едва ли эта информация соответствует действительности во всех своих деталях.
Особенности суковско-дзедзицкой культуры в немалой степени предопределились особенностями ее предыстории. Венеды представляли собой совокупность разрозненных общин или крайне небольших племен, довольно пестрого в этническом плане происхождения. Разбросанные по почти безлюдной стране, они были вынуждены вести суровую борьбу не столько с враждебными соседями, сколько с природой.
Расселялись "суковцы" немногочисленными группами, и наиболее распространенный тип их поселения - небольшая весь. Ее население, вероятно, представляло собой патронимический коллектив, объединение нескольких близкородственных больших семей. У венедов преобладало подсечно-огневое земледелие. На давно освоенных землях, в Великой Польше или Силезии, оно могло сменяться перелогом. Там, где расселявшиеся славяне встречали германцев, продолжал ось использование старых пашен. При этом земледелие скорее всего являлось основным источником существования. Но можно не сомневаться, что в этих лесистых краях намного большую роль, чем на юге, играли охота и рыбная ловля. О скотоводстве данных мало, но ранние находки шпор свидетельствуют о наличии (едва ли широком распространении) коневодства.
Преобладает (если не безраздельно господствует) кучевая застройка поселений. Это также свидетельствует о большесемейно-патронимическом характере общественной структуры. Характерной особенностью суковско-дзедзицкой культуры, связанной с климатическими условиями, является строительство ее создателями исключительно наземных домов - изб. Сам термин "изба", впрочем, своим происхождением связан с югом и принесен на север словенскими переселенцами. Немногочисленные полуземлянки на землях Польши, очевидно, оставлены ими же. В суковско-дзедзицком ареале отмечены два типа наземных жилищ - наземные срубы и жилища с подпольными ямами. Последние, естественно, лучше прослеживаются археологически. Они отмечены также у словен и, возможно, появились отчасти под их влиянием. Подпол устраивался посредине жилья, имел различные формы и площадь от 3 до 5,9 кв.м., глубина его до 0,4 м. Очаг располагался рядом с подполом, на полу самой избы. Это одно-двухъярусная каменная кладка или углубление размером примерно 2,5 кв.м. Печи-каменки, иногда встречающиеся в суковско-дзедзицких избах, - очевидно, - следствие миграции с юга. Наряду со срубами отмечены дома столбовой конструкции - свидетельство участия ославянившихся германцев в сложении культуры.
Послы приморских славян утверждали перед Маврикием, что "их страна не знает железа". Это представляется неким лукавством или преувеличением. Во всяком случае, металлические предметы на суковско-дзедзицких поселениях, в том числе caмых ранних, отмечены. Другое дело, что среди них практически нет орудий земледельческого труда, оружие же встречается крайне редко. В основном это детали одежды и украшения, чаще всего привозные. Можно думать, что металлообработка была развита крайне слабо.
Лепная керамика довольно близка пражско-корчакской. Суковские и пражские горшки сближаются наибольшим расширением в верхней части, что резко отличает их от пеньковских. Но горло суковских горшков шире, днище невелико. На суковской посуде чуть чаще, и все же очень редко встречаются простейшие узоры - ногтевые или волнистые. Наряду с близкими к пражским отмечены также горшки биконической формы. Биконическую форму имеют и суковские миски.
Значительно отличались суковские племена от южных сородичей своей духовной культурой. Это проявляется прежде всего в особенностях погребального обряда. Могильники суковцев нам почти совсем неизвестны. Сохранились следы разбрасывания остатков кремации умерших на поверхности, в определенных местах. Единичные грунтовые могильники Повисленья - еще один след переселения словен с юга.
Именно в суковском ареале отмечено длительное сохранeниe жестоких обычаев, регулирующих численность населения. Потомки венедов в Восточной Германии и Поморье еще в средние века убивали новорожденных девочек и расправлялись с немощными стариками. Сохранение или возрождение этих явлений надо связывать с крайне тяжелыми условиями жизни суковских общин. Следует отметить, что для суковцев было характерно особое поклонение богу загробного мира Велесу и, должно быть, иное отношение к смерти, чем у большинства славян. Это каким-то образом находит отражение и в их погребальном обряде. Изменения в религиозной сфере, связанные с воздействием других славянских племен, происходили медленно и не у всех венедов.
Любопытная деталь, связанная с культурой славян Севера, - именно у них, а не у более знакомых антов или словен, греческий автор впервые упоминает музыкальный инструмент. Захваченные Маврикием послы не имели при себе никакого оружия, зато несли "кифары" - вероятно, широко известные у славян гусли. Если верить их словам, то музыка ("безыскусные мусические упражнения", в трактовке ромейского автора) была весьма развита у славян Поморья.
Очевидно, что венеды дольше сохраняли архаику и в своем общественном строе (например, значительное влияние автономных от общин воинских союзов). Княжеская власть, основанная на представлении о происхождении вождей от Сварога-Перуна через ритуальный союз кузнецов, характеризующаяся сакральными двусоставными именами, была, вероятно, принесена в великопольские земли с юга и сначала воспринималась как "рабство". У ободричей, в отличие от соседних велетов, двусоставные имена, кажется, не были в ходу еще и в конце VIII в.
О том, каков был политический строй венедов в Поморье, позволяет отчасти судить Феофилакт. Правителей их он определяет как "этнархов". Слово "этнарх" может обозначать "старейшину", мелкого варварского вождя. "Этнархи" племени принимают совместные решения, в частности, по внешнеполитическим вопросам, отправляют от имени племени послов - но от "монархии" эта ситуация отстоит весьма далеко. Вероятно, "этнархи" соответствуют зажиточным "господам", панам - старшинам отдельных патронимий, объединенных в соседские общины-миры и далее в племя. Едва ли можно предполагать в это время наличие у венедов Полабья и Поморья крупных племенных союзов. О крайней дробности их политического деления свидетельствует большое число равных по значению городищ, возникающих здесь в конце VI в.
"Этнархи" обладали частной собственностью. Известно, что лично они принимали дары от аварского кагана, а клады (результат тех самых даров) найдены в Поморье археологами. Нет, однако, никаких оснований полагать, что до начала прямых контактов с каганатом имущественное расслоение у венедов Поморья или полабского региона зашло сколько-нибудь далеко. Не было им, очевидно, известно и денежное обращение - но драгоценный металл использовался в качестве эквивалента. Развитие общественных и экономических отношений в северном славянском регионе происходило по мере расширения контактов с Аварским каганатом, и особенно с Франкским государством. Но определялось это развитие, конечно, внутренней потребностью славянского общества.
автор статьи С.В. Алексеев
