СЛАВЯНЕ

Традиционная духовная культура

      О календарной обрядности древних славян V - VI вв. судить трудно. Одна часть названий календарных праздников не является общеславянской, другая - воспринята в ходе балканской миграции, то есть в основном в течение VI столетия. Элементы ритуалов, отдельные обрядовые тексты имеют явные черты сходства, но в целом варьируются у разных славянских народов. Все же на основе этих сходных черт, а также пиктографических календарей с черняховских сосудов, можно в общем охарактеризовать календарную обрядность славян, сложившуюся у их предков еще в IV в.
      Календарь обычного года состоял из 12 месяцев по 30 дней каждый. Следовательно, уже произошел переход от древнейшего лунного календаря (с которым связан смысл славянского и индоевропейского слова "месяц") к лунно-солнечному, видимо, с использованием какой-то формы високоса. Месяцы издревле, хотя и не вполне четко, объединялись в четыре или два времени года. Год начинался с начала весны или с условно определяемого дня зимнего солнцестояния.

      К новогоднему циклу праздников соответственно принадлежали дни зимнего солнцестояния и встречи весны. Они сопровождались разжиганием ритуальных огней и гадaниeм на будущий год. Сюда же, видимо, относилось ритуальное сожжение Карачуна (Бадняка), позднее воплощавшегося "рождественским поленом". При проводах зимы подводились все итоги прошедшего года. Производилось принятие молодоженов во "взрослую" возрастную группу и посрамление тех, кто не вступил в брак в положенное по обычаю время (в первую очередь, впрочем, девушек). В период контактов с романцами обряды встречи нового года и весны стали зваться колядой - от латинского calendae "первый день месяца". Отмечалось, по крайней мере первой ритуальной пахотой, начало пахотных работ весной. Выгон скота на пастбище тоже сопровождался празднованием.
      Центральными праздниками годового цикла были летние. В июне отмечались праздник, посвященный плодоносящим силам земли, в начале месяца (встреча лета) и день летнего солнцестояния. Последний завершал неделю, связанную скорее всего и с поминовением умерших, и с выбором суженых. Со времени балканской миграции, по аналогии с латинскими днями поминовения умерших - розалиями, этот шестидневный цикл стал именоваться русалиями. Оба июньских праздника также сопровождались разжиганием священных огней. Обрядовый цикл летнего солнцестояния был связан с ритуальными омовениями. В июле праздновали в честь громовержца Перуна, принося моление о прекращении гроз накануне сбора урожая. Тогда-то, очевидно, и производилось главное жертвоприношение быка. Центральные обряды всех летних празднеств справлялись в священных рощах.
      К числу древнейших осенних празднований относился день последнего снопа, посвящавшегося божеству. Видимо, изначально он совмещался с проводами лета. По общеславянским народным представлениям, лето (или весна) и солнце на зиму "замыкаются" далеко на юге, в потустороннем мире, чтобы быть "отомкнутыми" с началом новогоднего цикла по зову ("выкликанию") людей.
      На декабрь приходился период древних общеевропейских "волчьих" ритуалов. Эти действа, представлявшие собой ритуальный обход племенных земель, совершались членами воинских братств в течение всего месяца.
      Руководили обрядовыми действами общинные жрецы и главы семей обоих полов. Основной же движущей силой празднования внутри общины была молодежь, не вступившая в брак. Почти все обряды календарного цикла сопровождались пляской с пением (праслав. *jьgra, откуда "игра", "игрище"). Важную роль в обрядах играли ряженые члены ритуальных союзов, по происхождению тождественных воинским братствам. Эти "игрецы", обходившие, видимо, в ходе празднества все общины племени, одаривались всеми участниками ритуала - в обязательном и даже принудительном порядке.
      В осенне-зимний период, свободный от земледельческих работ, обычно заключались браки. Славянский род (в узком смысле) был экзогамен - браки заключались только за его пределами. Отсюда устойчивый образ жениха как чужака в славянском фольклоре. Экзогамии патронимии соответствовала эндогамия общины или, по крайней мере, племени, что служило укреплению внутриплеменного единства. Нарушение как экзогамных, так и эндогамных установлений приравнивалось к бесчестному совокуплению без брака. Виновному мужчине грозила кровная месть (если речь шла о человеке из другого рода) или изгнание. Смерть или позор в зависимости от воли семьи и общины могли быть суждены в этом случае и девушке.
      У славян допускалось многоженство. Вряд ли, однако, в описываемый период оно было широко распространено. Существовали отдельные, в основном ритуальные, пережитки многомужества и группового брака, но к VI в. эти формы в основном, конечно, отошли в прошлое. Допускалось вступление в повторный брак. Развод, вероятно, производила община в случае бездетности супругов.

      Выбор суженых внутри эндогамного коллектива происходил, как уже говорилось, в ходе летних празднеств. Он был достаточно свободен. Но община могла оказать давление на молодежь путем как прямого принуждения, так и разного рода обрядовых манипуляций. Впрочем, такое принуждение было направлено не столько на выбор пары, сколько на само по себе вступление в брак.
      Сделанный выбор в идеале требовал общинной и семейной санкции, оформленной в ходе сватовства родителей жениха. Однако это могло быть обойдено путем умыкания невесты. Умыкание, судя по русским летописям, происходило по уговору с "жертвой" (нередко, очевидно, и с ведома ее семьи) непосредственно на летних "игрищах", "у воды". Этот обычай был довольно широко распространен. Впрочем, увоз девушки за пределы эндогамной общности с неизбежностью влек за собой внутри- или межплеменной конфликт.
      Гораздо шире была распространена "чинная" свадьба, основанная на договоре сторон - родичей жениха и невесты. Договор мог нести черты "брака-купли" - тогда жених вносил выкуп за невесту (вено), хотя бы символическиЙ. Но больше был распространен и лучше сохранился другой вариант, при котором договор сопровождался принесением обета, ритуальным обменом дарами, а невесте давалось приданое. При такой свадьбе вено, вероятно, и представляло собой, как иногда полагают, "утренний дар" жениха невесте.
      Древнейший свадебный ритуал славян, как полагают, носил отчасти уксорилокальный (сосредоточенный на территории невесты) характер. Достоверно мы можем судить лишь о том, о чем говорит в связи с полянами русская летопись: "Не ходил жених за невестой, но приводили ее вечером". Это, судя по позднейшей этнографической сохранности, и являлось древнейшей формой обряда.
      При такой форме, возможно, первое формально-обрядовое "знакомство" молодых (их первая совместная трапеза, игровое опознание или поиски невесты и пр.) происходило еще до свадьбы, после заключения договора между семьями. В свадебный день охранительные и магические ритуалы над молодыми, их одевание, обрядовое омовение происходили порознь. Тщательнее, чем жениха, готовили к свадьбе невесту - ведь она уходила в чужой род. К вечеру от жениха прибывали за невестой. Древнейшая форма ритуала станет понятна лучше с учетом того, что в VI - VII вв., как правило, жених и невеста жили в разных селениях. При отъезде из селения невесты происходило одаривание остававшейся части ее родичей. С приездом в селение жениха молодые встречались и происходил ритуальный обход местной родовой святыни - дерева, кустарника или источника (отсюда позднейшие выражения типа "вкруг ракитова куста венчаться", означающие языческий обряд; ср. "свадебное дepeво" у чехов). В доме жениха проходило свадебное пиршество, главным угощением которого считался ритуальный хлеб - каравай (коровай). Веселье прерывалось на постельный обряд (укладывание жениха и невесты), а затем продолжалось до "совершения" брака.
      За свадьбой, вероятно, следовало возвращение жениха с невестой в ее родовое гнездо. Здесь молодые жили до вступления на празднествах новогоднего цикла в новую возрастную группу. Для молодой супруги это было прощание с родным домом, а для ее мужа пребывание на подчиненном положении в семье жены служило своеобразным инициационным испытанием.
      Обряды, связанные с рождением ребенка, не сохранились в первоначальной форме и подчас сильно разнятся у славянских народов. К числу древних элементов ритуала, несомненно, относятся пережитки кувады (ритуального подражания мужа рожающей женщине). Считалось, что всякая "завязь" затрудняет роды, потому в доме распускались все узлы, роженице расплетали волосы. При родах и сразу после них принимались различные охранительно-магические меры, призванные скрыть сам факт рождения ребенка от враждебных духов. Большое значение в ритуале придавалось перерезанной пуповине и особенно "рубашке", если ребенок рождался в ней - "рубашка" считалась признаком будущих сверхъестественных дарований. При рождении давалось условное имя, лишь позднее заменявшееся настоящим. Завершался этот обрядовый цикл первым омовением ребенка и совершением охранительных обрядов уже над ним. Большую роль в ритуале играла повивальная бабка.
      В случае тяжелой болезни младенца совершался обряд "перепекания" - как бы нового рождения. Ребенка клали на лопату и трижды всовывали в теплую печь. Ритуал тесно перекликался с древнейшими инициационными обрядами, также представлявшими "второе рождение".
      О возрастных группах у славян судить сложно. Эпос обозначает в качестве граней 7, 10, 12 и 15 лет. Отрезок от 7 до 12 лет предстает как период обучения и воспитания. В воспитании мальчика ключевую роль играл дядя по матери (вуй; ср. слово "дядька") - очевидно, мальчик на каком-то этапе отправлялся жить в материнский род. Именно вуй нарекал ребенку его "истинное имя" в ходе инициационных обрядов или ранее. В воспитании девочки соответствующую роль, вероятно, играла сестра отца. Впрочем, в обережных целях для наречения ребенка могли пригласить первого встречного. В тех же целях давались имена с негативным смыслом (типа Тугарин).
      Славянские имена делились на три группы. Одну составляли заимствованные, германского или кочевнического происхождения, в VI в. распространенные в основном у антов. Вторую - значащие односоставные имена (типа Сваруна). Их, очевидно, носили большинство словен и антов. Третью группу составляли двусоставные имена. В описываемое время такие имена, связанные с представлением о сакральном могуществе, носили племенные вожди и, вероятно, жрецы. В охранительных целях такие имена могли усекаться (например, Добрята - от имени с "Добр-") или заменяться родовыми прозвищами-титулами сакрального смысла (как Мусок/Маджак, Кий и др.).
      Основные инициационные обряды, связанные со вступлением во взрослую жизнь, совершались в возрасте 12 лет. Этот возраст считался у древних славян совершеннолетием. Древние, плохо сохранившиеся инициационные обряды представляли собой серию суровых испытаний, которым дети подвергались в изоляции от общины жрицей (ведьмой), символизирующей богиню-мать в ее "гневном", кровожадном обличье. Эти ритуалы нашли частичное отражение в мифологическом образе Яги. В той же роли мог выступать и жрец-ведун. Следовало символическое включение ребенка (с этого момента отрока) в общину - первым боронованием (у мальчиков), первым прядением (у девочек). Инициацию завершали ритуальное пострижение, омовение и общее празднование с участием инициированных. Помимо жреца-наставника, инициируемому придавался также помощник из числа уже прошедших инициацию - он и позже должен был быть его покровителем. Брачный возраст у древних славян наступал с пятнадцати лет.
      Определеннее нам известен похоронный ритуал славян. Он сопровождался обрядами по задабриванию умершего и предотвращению угрозы со стороны его духа. Древними чертами погребальной обрядности являлись ритуальное игрище с пиром (праслав. *jьztrаvа) до и после похорон, пение причети во время погребения.

      В конце V-первой половине VI в. словене и анты хоронили своих умерших в грунтовых могильниках по обряду трупосожжения. Размер могильника зависел от срока использования и численности населения в общине. Так, в могильнике Сэрата-Монтеору - более 1500 погребений, в Пржитлуках - ок. 450, тогда как в могильниках к востоку от Прута и Западного Буга - до 30. Кремация умерших совершалась на стороне, на специальной площадке, окруженной ровиком. Останки умерших часто помещались в урны (глиняные горшки), иногда нет, и погребались в небольших ямках. Видимо, безурновые погребения отражали подчиненное положение погребенных как младших членов семьи и не свидетельствуют о социальном расслоении в собственном смысле слова. К числу чисто ритуальных особенностей у словен относился отмеченный в ряде мест обычай помещать урну в могилу уже после погребения, накрывая останки.
      У антов, вероятно, не было обычая сопровождать захоронение инвентарем. Умерших кремировали в одежде, чаще всего без огнестойких предметов. Несколько иначе обстояло дело у словен. Изредка в их захоронениях встречается, хотя и очень бедный, погребалрный инвентарь. В большей степени это касается крупных могильников дунайско-карпатских земель.
      В некоторых областях словенского и антского расселения имелись яркие этнографические особенности погребального обряда, связанные с местными влияниями. Так, словене Закарпатья кремировали умерших на отдельных кострах, затем делали поверх вымостки из камней и ставили на них урны. Здесь следует видеть наследство предшествующей дакийской культуры карпатских курганов. Коегде в антских землях (особенно на восточной периферии, в Поднепровье и на Левобережье) потомки аланских кочевников продолжали хоронить своих умерших согласно обычаям предшествующей черняховской культуры - по обряду трупоположения, с инвентарем.
      Наряду с разнообразным обрядовым и игровым фольклором у древних славян, несомненно, сущесгвовали и иные фольклорные жанры. Образный фольклор - пословицы, поговорки, загадки, - в первобытном обществе играл существеннейшую роль, способствуя запоминанию и передаче правовых и моральных норм, а также сакрального знания о мире.
      С обрядовым фольклором был тесно связан мифологический эпос, действующими лицами которого выступали божества. Отражение его можно увидеть в "мифологических" эпических песнях южных славян, а также в некоторых фольклорных текстах других славянских народов. Такой эпос был тесно связан не только с обрядом, но и с собственно мифом и гимном божеству. Сохранялась вся сакральная традиция служителями культа.
      Наряду с эпосом о мифологических временах существовали и слабо еще разграниченные "былевые" жанры фольклора, где действующими лицами выступали люди. К былевым жанрам у славян традиционно относились героический эпос, мифологический рассказ и историческое предание. Первый жанр, видимо бытовал в песенно-прозаической форме (как позднейшие русские богатырские бывальщины), остальные - преимущественно в прозаической. Грани между былевыми жанрами были довольно зыбки. И мифологический рассказ о происшедших с реальным человеком событиях с участием сверхъестественных сил, и историческое предание о знаменательных фактах из жизни общины и племени могли стать поставщиками сюжетов для эпического повествования.
      Героический эпос славян повествовал о "храбрах", сражавшихся со злыми духами, чудовищами и внешними врагами. У славян сохранились следы существования героического эпоса первого стадиального ряда (по современной классификации). Он повествовал о "храбрах"-великанах (асилках, волотах-велетах), основными противниками которых выступали чудовищные змеи и оборотни-юды. Осколками этого древнейшего эпоса являются белорусские богатырские сказы, южнославянские песни о юнаке, носящем условное имя Рабро или Бранко, отдельные русские былины, отчасти - предания о великанах. Поэтические тексты русских, болгар, сербов содержат ряд "общих мест" (эпитеты, речевые обороты), ярко свидетельствующих об общих корнях славянского эпоса. Пример - мотив о змееобразном чудовище, которому "намочило крылья" по молению героя.
      На основании русских и южнославянских сказаний о рождении змеевича, наделенного магическими дарованиями, у обесчещенной змеем женщины, и его битвы с отцом восстанавливается древнее эпическое сказание о герое-оборотне, сыне Змея и змееборце. Оно нашло непосредственное отражение в русской былине "Рождение 3меевича", а также в некоторых южнославянских эпических песнях. Вероятно, изначально это сказание было частью змееборческого волотского цикла.
      К древнейшим относятся также сказание о богатыре-исполине, от крови которого протекла река (русская былина "Дунай"). Прямым наследием волотского эпоса являются и русские былины о богатыре-великане Святогоре.
      Географически ближайшей параллелью к славянским сказаниям о великанах является эпос кавказских народов о нартах, основные герои и сюжеты которого имеют аланское происхождение. Сходные эпические сказания о богатырях-исполинах бытовали на обширной территории Центральной и Средней Азии, Ирана, Закавказья. Очевидно, центром их распространения были скифо-сарматские степи. С другой стороны, мифологический образ великанов как предшественников или предков нынешних людей, носит универсальный характер. Вероятно, воспринятые от аланских сказителей мотивы упали на благодатную почву исконных славянских представлений.
      Сохранение былевой традиции в славянском обществе, как и у других народов, видимо, было издревле специализировано. Во все времена сказители пользовались у славян всеобщим уважением, и передавание древних сказаний являлось основным их занятием.
      Существовали, несомненно, и другие жанры повествовательного фольклора, не требовавшие достоверности. Сказыванию сказок, впрочем, также придавался некий сакральный смысл. Для древнего периода можно выделить сказки о животных и волшебные (этиологические, объясняющие обряд, и героические, близкие волотскому эпосу). Существовали, очевидно, как и у других народов на схожей стадии развития, ходячие бытовые рассказы анекдотического характера.
      Основные устойчивые мотивы славянского народного искусства отражены в вышивке и резьбе по дереву. К числу древних мотивов (особенно отраженных в вышивке) относятся - общеславянский геометрический орнамент с использованием ромбов, квадратов, свастик, розеток; изображения "богини-матери" с "прибогами"-всадниками (одним или двумя); другие женские фигуры - с рыбьими хвостами или крылатые; мужчина-воин в полный рост (Перун?); молящийся человек; изображения птиц ("утицы" и хищной) и домашних животных (прежде всего коня и быка). Как явствует из этого перечисления, искусство было тесно связано с религиозными представлениями и мифологической картиной мира.
      Стоит заметить, что орнаментация глиняной посуды чрезвычайно бедна. В восточных антских землях изредка встречаются налепы на сосудах, иногда в виде шишечек или полумесяца. Но самый распространенный (и все равно встречающийся крайне редко) вид орнамента у антов и словен - косые насечки или защипи по краю венчика.
      К числу памятников древнеславянского искусства относились и несохранившиеся деревянные изображения богов. Вероятно, они были столбовой формы. К древнейшему периоду восходит также обычай украшать крышу дома головой коня (с чем связано слово "конек").
      От антской пеньковской культуры сохранились отдельные стилизованные глиняные статуэтки - животных (в том числе коня) и человека. Очевидно, они использовались в обрядовой сфере, как и глиняные "хлебцы" у словен. Металлическим деталям одежды и украшениям часто придавалась форма животных или людей. Особенно это было характерно для антской культуры.
      Для передачи и сохранения информации, а также для гаданий славяне использовали "черты и резы". Образцов этого рисуночно-символического "письма" от описываемого времени не сохранилось - очевидно, знаки наносились исключительно на дерево.

автор статьи С.В. Алексеев