ВИЗАНТИЙСКИЕ ИСТОЧНИКИ
Никита Хониат
страницы 1 2
(1194 г.) Именно, желая прекратить набеги и грабительства влахов, действовавших в союзе со скифами, и будучи глубоко поражен тем, что Алексей Гид и Василий Ватац, — из которых первый был главою восточных войск, а последний западных, — сразившись с неприятелем близ города Аркадиополя[1], не только не получили никакого перевеса, но Гид едва спасся позорным бегством, потеряв лучшую часть своего войска, а Ватац погиб со всею армией, император решился сам, под личною своею командой, открыть наступательную войну против врагов...
Между тем Асан большую и лучшую часть своего войска разместил по разным частям в засады. Не предвидя этой стратегической тонкости и хитрости, Исаак[2] с таким неистовым пылом устремился на врагов, как будто несомненно должен был победить и обратить их в бегство. Поэтому, когда наконец вошли в дело отряды, бывшие в засадах, он, как бы накрытый со всех сторон сетями, потерял большую часть своего войска и в заключение сам был взят в плен скифами. После этого неприятель, как лев на стадо, безбоязненно бросился на добычу и грабеж, так как ромеи уже не сопротивлялись, но все, кто еще не пал в битве жертвою меча, со страхом обратились в бегство и, сколько можно поспешнее, укрылись в городе Серрах[3]. Взявший севастократора в плен скиф всячески старался укрыть его от взоров Асана, соблазняясь корыстною надеждою, что если ему удастся увести его от влахов в свою сторону, то император ромеев заплатит за него большой выкуп. Но так как разнеслась молва, что взят в плен полководец, то после тщательного розыска севастократор был найден и представлен Асану. Так кончилась эта битва...
(1197-1200 г.) ...Действительно, этот человек[4] очень много потрудился в окрестностях Филиппополя; он был драгоценной оградою для ромеев против своих родичей, которые в союзе со скифами производили постоянные вторжения в ромейские области, опустошая все на пути, и самым деятельным помощником царю в тех редких случаях, когда царь решался сам вступить в поле. Но кто в состоянии исчислить все набеги скифов и влахов в каждую пору года или рассказать, какие ужасные злодейства они производили? Пустынность всей страны поблизости к Гему и разорение Македонии и Фракии, конечно, лучше всяких памятников с надписями и яснее всякой истории свидетельствуют о том, что там совершалось...
...После того, отправившись в предстоявший путь, император[5] уехал в Кипселлы[6], имея в виду сделать что-нибудь для блага городов фракийской области, приведенных в бедственное положение нашествиями влахов и скифов...
(1199 г.) ...Не успевши совершенно оправиться от болезни и еще не имея силы стоять на ногах, император выступил в поход и отправился в Кипселлы со всеми необходимыми запасами для войны. Между тем, пока он был болен, скифы с частью влахов, пришедши из-за Истра во Фракию, в самый день ежегодного воспоминания мученика Христова Георгия произвели опустошительное нападение на беззащитные окрестности городов Месины и Чурула[7]. Как известно было, варвары хотели и условились с проводниками напасть прежде всего на Куперий (местечко, лежащее по соседству с Чурулом, где совершался в это время праздник в честь мученика и обыкновенно собиралось огромное стечение народа). Но так как с утра лежал по земле густой туман, то большая часть варваров, потерявши настоящую дорогу, сбилась совсем в другую сторону и ушла на взморье к самому Редесту[8]; так что только небольшой отряд их вторгся в Куперий. Поэтому они не успели проникнуть в храм и принадлежавшие к нему пристройки. Собравшийся на празднество в честь мученика народ, видя, что лучше принять поскорее какие-нибудь меры, нежели обречь себя на страдание, ничего не делая, собрал наскоро телеги, огородил ими храм и таким образом укрыл себя от прямого, непосредственного нападения варваров, а известно, что скифы н доселе избегают непривычной для них осады укреплений, полевых ли, или городских, — что они одним натиском подобно бурному вихрю бросаются лицом к лицу на противников и потом обыкновенно отступают к себе назад. Что же касается тех, которые, оставив храм, хотели спастись бегством в город Чурул, то все они поголовно были пленены варварами, не успевши достигнуть чурульской крепости. Между тем, без всякого сомнения, никто из них не попался бы в плен, если бы один негодный лохмотник, пришедший сюда из Антигонова монастыря за сбором во время праздника подаяний, доставил по назначению предписание, которое послал с ним начальник здешней местности Феодор Врана. Запрещая стечение народа в Куперий, Врана уведомлял о предполагаемом вторжении сюда скифов и предлагал богомольцам на выбор одно из двух, — или послушаться его приказаний и избегнуть всякой опасности, или не слушать их и идти навстречу верной смерти. Но его доверенный посол, — человек, совершенно отрекшийся от мира, прервавший все связи с светом и добровольно облекшийся в рубище Христово, — опасаясь в случае, если народ рассеется, не досчитаться в своем сборе статира меди, заложил письмо в пазуху и спрятал его, как будто во тьме, под своим черным платьем; в то же время он уверял всех, — как будто корысть, любостяжание и пройдошество особенно изощряют дар пророческого предведения, — что бояться нечего и что слухи вообще, часто искажая истину, не дают верных известий. Таким образом скифы собрали большую добычу и возвращались назад. Узнав о возвращении их, ромейское войско, составлявшее гарнизон Визии[9], пересекло им дорогу. Оба войска встретились, и наше одержало верх: скифы, потерявши многих убитыми, были обращены в бегство; значительнейшая часть их добычи отнята обратно. К сожалению, наше торжество продолжалось недолго; потому что природная, безумная и неудержимая никакими обстоятельствами жадность ромеев уничтожила победу. Совершенно предавшись грабежу и расхищению того, что везли скифы, ограбивши ромейские селения, ромейское войско дало возможность пораженному и обращенному в бегство неприятелю снова начать битву и затем принуждено было в свою очередь само спасаться бегством.
(1199 г.) В это время вторглись скифы [куманы]. Настоящее нашествие их было огромнее и ужаснее всех прежних. Разделившись на четыре отряда, они прошли всю Македонию, нападая даже на укрепленные города и гористые местности; так что проникли в гору Ган[10], разграбили многие монастыри и перебили монахов. В общем ужасе никто не решался оказать им сопротивление; потому что на их стороне было большинство и приходилось сражаться, не щадя своей жизни...
(1200/1201 г.) ...В следующий год влахи вместе с команами опять произвели нашествие на ромейские владения и, опустошив самые лучшие области, возвратились обратно, не встретив нигде сопротивления. Может быть, они подступили бы даже к земляным воротам Константинополя и устремились против самой столицы, если бы христианнейший народ русский и стоящие во главе его князья, частью по собственному побуждению, частью уступая мольбам своего архипастыря, не показали в высшей степени замечательной и искренней готовности помочь ромеям, приняв участие в них, как народе христианском, каждый год несколько раз подвергающемся нашествию варваров, пленению и продаже в рабство народам нехристианским. Именно Роман[11], князь Галицкий, быстро приготовившись, собрал храбрую и многочисленную дружину, напал на коман и, безостановочно прошедши их землю, разграбил и опустошил ее. Повторив несколько раз такое нападение во славу и величие святой христианской веры, которой самая малейшая частица, каково, например, зерно горчичное, способна переставлять горы и передвигать утесы, он остановил набеги коман и прекратил те ужасные бедствия, которые терпели от них ромеи, подавая таким образом единоверному народу неожиданную помощь, непредвиденное заступление и, так сказать, Самим Богом ниспосланную защиту. Сверх того загорелись тогда распри между самими этими тавроскифами; именно, этот же самый Роман и правитель Киева Рюрик[12] обагрили мечи в крови своих единоплеменников. Из них Роман, как более крепкий силою и более славный искусством, одержал победу, причем также истребил множество коман, которые помогали в борьбе Рюрику, составляя сильнейшую и могущественнейшую часть его войска...
(1202 г.) ...Потом названные нами сыновья Неемана[13], забыв братскую любовь, поссорились и сами между собою и, начав междоусобную распрю, вошли в один разряд с теми братьями, о которых мы не так давно сказали, что властолюбие и испорченность нравов подавили в них все естественные чувства природы: Волк, одержав перевес, лишил Стефана престола и изгнал из отечества. Так пример братоубийства, показанный в Царьграде, сделался как бы образцом, моделью или даже общим правилом для всех концов земли; так что не только персидские, тавроскифские[14], далматские, как теперь или несколько позже паннонские государи, но и владетельные лица разных других народов, обнажив мечи против единокровных родственников, наполнили свои отечества убийствами и мятежами!
(1204 г.) ...В то время как ромеи, заняв Адрианополь и Дидимотих, держались в этой стороне, пользуясь значительным подкреплением влахов, Иоанн[15] привел собственные полки и почти бесчисленное вспомогательное войско из скифов, стараясь всеми мерами скрыть от латинян многочисленность своего ополчения. Между тем Балдуин[16] и трое других главных вождей (так как граф Сен Поль уже скончался и погребен был в Манганском монастыре, в склепе севасты Склирены). получив известие о восстании ромеев, немедленно выслали войско для возвращения восставших городов к повиновению. Таким образом Визия и Чурул смирились и возвратились к прежней покорности. Но город Аркадиополь оказал сопротивление. При приближении латинского войска все зажиточные и порядочные обыватели выбрались из него; между тем ночью вступили в него ромеи, для которых он был родиной, со своими союзниками. Приблизившись к городу, латиняне сначала сделали роздых, оставаясь в вооружении и отдельными отрядами производя наблюдение над городскими стенами; но на рассвете, увидав, что ромеи не держатся ни строя, ни каких бы то ни было правил военного порядка, что они даже не вполне достаточно вооружены, построились и приготовились к битве, несколько отступив от стен. Смело выступили против них ромеи, приписывая робости их осторожное отступление, — бросились за городские ворота и завязали с неприятелем битву; к сожалению, после недолговременной борьбы они принуждены были обратиться в бегство. Тогда открылось печальное и жалкое зрелище: не давая пощады никому и рубя все мечом, латиняне упоили землю кровью, и никто из павших не удостоился погребения. Впрочем, этим только и ограничилось в своих действиях передовое латинское войско, не смея простираться далее; потому что со всех сторон окружали его ромеи и влахи с частью скифов, занимавшие также город Адрианополь, куда все стекались как в спасительное убежище. В марте месяце выступил сам помазанный на царство Балдуин с графом Людовиком де Блуа и вслед за ними — венецианский дож Генрих Дандуло[17], каждый со своими собственными отрядами. Подступив к Адрианополю и расположившись около него лагерем вне выстрелов, на следующий день они приблизили войска к стене и поставили орудия. Так как, однако, осажденные защищались крепко, то в продолжение значительного времени латиняне, при несокрушимой прочности стен, ничего более не успели сделать, как только стреляли и в свою очередь сами были обстреливаемы. Наконец, они придумали поднять основы стен рычагами и таким образом неожиданно вдруг потрясти самые стены. С этой целью они начали подкапываться под них, сколько было возможно, издали: земля незаметно выносилась из подкопов; самые подкопы подпирались подставками из сухого леса, и работа шла быстро при множестве рук. Со своей стороны ромеи против них также вымышляли средства к спасению города. Но не прошло еще достаточного числа дней в этой подземной борьбе, как подоспел Иоанн. Немедленно, отрядив часть скифского войска, он приказал сделать нападение на стада скота для продовольствия и табуны лошадей, которые паслись на лугах около латинского лагеря, желая такого рода стратегическим опытом изведать характер неприятелей и приемы их военных действий. Едва только появился скифский отряд, как латиняне, с неистовою быстротой взявшись за коней и копья, неудержимо бросились на скифов, которые, в свою очередь, поворотив тыл, пустились в соответственно быстрое отступление, стреляя назад и в то же время не забывая бежать вперед. Латиняне сильно гнались за ними, желая их настигнуть; но, разумеется, ничего не могли сделать, гонясь за войском легко вооруженным и быстролетным. Тем и кончилось тогда это дело. После того Иоанн расположился со своим войском в оврагах, засел в ущелья, прикрылся холмистыми возвышенностями, стараясь, чтобы противники не заметили его присутствия, и выслал еще более значительный отряд скифской дружины[18], бывшей под предводительством Коцы[19], для вторичного нападения на латинский лагерь, приказав ему действовать по-прежнему и возвращаться назад к месту, где было расположено войско, тою же дорогою, какою возвращался прежде. Как только латиняне опять увидели скифов, поспешно и мгновенно вооружившись, они бросились на них, потрясая копьями, еще с большей стремительностью, чем недавно перед тем, и преследовали их еще далее. А так как скифы, почти нисколько не стреляя назад, подвигались вперед чрезвычайно скоро, потому что при всей легкости вооружения неслись на конях, отличавшихся особенной быстротою бега, то латиняне не заметили, как далеко увлеклись своим преследованием, и по неведению попали в те места, где были устроены силки, засады, западни. Сами усталые от усиленного преследования, с явно уже обессилившими своими конями, они очнулись среди свежих скифских войск и были сдавлены со всех сторон; потому что скифы обступили их совершенно кругом. Бой сделался рукопашным. Подавляя их своею многочисленностью, — так как каждого обступило несколько человек, — скифы стаскивали их с седел, рубили шеи им, жестоковыйным, косами, душили их арканами, рвали на части их коней. Налегши своей массой подобно черной и густой туче, они не оставили латинянам ни малейшей возможности ни продолжать сражение в боевом порядке, ни отступить. Так пала самая отборная часть латинского войска, знаменитая силою своих копьев. Пал и граф Людовик де Блуа. Балдуин был взят в плен и отправлен в Мисию: там его привели в Тернов[20], заключили в темницу и заковали в цепи до самой шеи...
Портреты девяти византийских императоров XIII - начала XIV в.
Итак, двенадцатого числа месяца апреля, седьмого индикта, шесть тысяч семьсот двенадцатого года[21] Царьград был взят латинянами, а пятнадцатого числа того же месяца, восьмого индикта, латиняне были побеждены скифами. Но что же далее? Другой бич, гораздо более тяжелый и многобедственный, заблистал теперь над ромеями. Мстя за ромеев и в то же время, по-видимому, враждуя против них, Иоанн мисийский[22] отдал на разграбление скифам все близкие к Византию[23] пригороды, платившие дань латинянам. Тогда открылось нового рода ужасное бедствие, необычайное и превосходившее всякое наказание Божие. Одну и ту же землю, одних и тех же людей измождали два народа, нападая то оба вместе, то один после другого. Скифы при нападениях опустошали все, что ни попадалось, и иногда, после бичевания, вешали отличавшихся красотою пленников, принося их в жертву своим демонам; латиняне также, ожесточенные восстанием против себя ромеев и поражением, понесенным от скифов, свирепствовали против ромеев нисколько не менее. Наконец не осталось ни одного места, где бы можно было найти спасение и убежище. Твердая земля была исполнена беспредельных зол и казалась гибельнее самой погибели; а на море повсюду разъезжали однопалубные латинские суда, разбойничая и грабя все, что ни шло куда бы то ни было...
(1206 г.) ...Между тем Иоанн воротился в Мисию для устройства своих дел и через небольшой промежуток времени, наказав там изменников страшными казнями и новоизобретенными родами смерти, решился начать непримиримую, убийственную и беспощадную войну с ромеями, говоря, что он не в силах долее выносить их коварство, вероломство и ежеминутную переменчивость. В неукротимой злобе он выслал поэтому необозримые рои скифских войск, соперничавшие своею многочисленностью с количеством весенних цветов. Одни из них в необыкновенном множестве окружили Адрианополь. Другие подступили к Русию[24], вызывая на битву латинский гарнизон этого города. То был отборный отряд латинского войска, состоявший из великанов ростом и героев военного ремесла, под начальством Тери[25], весьма знаменитого и уважаемого вельможи. Как только латиняне узнали от лазутчиков о месте расположения скифского войска, немедленно они двинулись туда со всею поспешностью: но скифы, предупредив их нападение, скрытно заняли другое место, лежавшее ближе к Русию, и, когда латиняне после своих поисков возвращались уже назад, неожиданно сами напали на них. Внезапность их появления привела в трепет латинское войско, и их многочисленность грозила ему самыми гибельными последствиями: при всем том завязалась упорная битва. Обе стороны сражались с одинаковым мужеством; наконец, после отчаянного сопротивления, латиняне почти все поголовно были истреблены. Пока здесь происходило это сражение, другие многочисленные и воинственные отряды скифов нахлынули на Апрос. Быстро, или, лучше сказать, без сопротивления овладев несчастным городом, скифы разрушили его до основания; народонаселение же его частью истребили, частью увели на продажу в рабство, закрутив пленникам руки за спину, частью предали сожжению. На их стороне была победа, это правда; но бесчеловечно было пользоваться так своими победами!
После описанного жаркого сражения скифы, двинувшись по направлению к морю на Редест, встретили по дороге Феодора Врану[26], который вел в Орестиаду[27] посланный туда отряд латинян, и обратили его в бегство вместе со следовавшим за ним войском. Затем они взяли Редест приступом, — жителей обратили в рабство, а самый город сровняли с землей, переняв от влахов непримиримую вражду к нам и передавая ее от детей к детям, из века в век. Отсюда, с тем же неудержимым жаром, они пошли на Перинф, из Перинфа — в Даоний[28], уничтожая страшною силою своего напора всякую мысль о сопротивлении, — взяли в плен поголовно все народонаселение этих городов и стены их разрушили до основания. Но не одно только взморье испытало на себе действие бурной храбрости скифских дружин и сопровождавшего их отряда влахов, которые с заступами и ломами в руках нападали преимущественно на стены городов. Все местности, удаленные от моря, сделались теперь в равной степени жертвою тех же, или еще больших, бедствий, без всякой пощады со стороны победителей; так как вообще люди, вырвавшиеся из долговременного рабства на непривычную свободу, не знают никаких границ в своих действиях и никогда не думают о том, что, в свою очередь, и они могут опять попасть в беду, — возносясь без меры случайными удачами и оборотом счастья в их сторону, они совершенно забывают прежнее и надменно, нагло, буйно увлекаются настоящим. Таким образом Аркадиополь, Месина, Чурул бедственно кончили свое существование, и все деревни, села, все, что некогда подлежало управлению этих городов, равно как все, что принадлежало к округу самого города Константинополя, все это попало на переделку в скифские руки. Наконец гибельный ураган разразился и над жителями города Афиры. Сначала афирцы согласились со скифами на денежный откуп, и уже прибыли к ним со стороны скифов сборщики золотой монеты. Но вечером того же дня подошла к городу часть латинского отряда, бывшего с Враною под Редестом. Жители с радостью немедленно приняли эту горсть войска, надеясь, что она останется в городе и вступит в битву со скифами: однако около первой перемены ночной стражи латиняне выступили отсюда далее, стараясь укрыться и убежать от скифов, хотя при всем том не достигли цели, потому что под самым Ригием[29] наткнулись на другие, шедшие впереди их, скифские отряды и в самом непродолжительном времени после того поголовно все были истреблены. По удалении латинян скифы, без ведома своих сборщиков денежного откупа, среди ночи перебрались через городские стены, овладели воротами и с обнаженными мечами, со страшным криком бросились на жителей, которые большей частью еще спали и потому не имели достаточно времени, чтобы найти спасение в бегстве. Век надобно оплакивать целыми потоками слез то, что совершалось потом в продолжение этой ночи. Не только все взрослые, без различия пола, были истреблены или в качестве пленников обращены в рабство; даже грудным младенцам не было пощады: как юную травку или как нежный цветок, скосили их эти безжалостные люди, нисколько не чувствуя, до какой степени оскорбляет природу и попирает законы человеческие тот, кто простирает свою злобу за пределы победы и власти над врагами. Еще более жалко тех несчастных, которые надеялись спастись, бросившись к пристани: овладев берегом и не внимая ничьим мольбам, победители частью изрубили их мечами, частью увели к себе назад, частью заставили пуститься вплавь по воде и утонуть в ее волнах. Немногие только спаслись, успев сесть на корабли. Иные, не попав на сходни, поскользались о нижние части бортов и также погибали в море. Так ужасен и так безысходно губителен был этот погром, кончившийся почти совершенным истреблением всех жителей города! После того, рассыпавшись по всей стороне толпами и отдельными отрядами, варварское войско, подобно страшной буре или лесному пожару, развеяло и испепелило все, что встречало на своем пути. Не осталось решительно ни одного места, которое было бы не отыскано и не разграблено. Из городов же сколько-нибудь более важных и по своей значительности способных рассчитывать на сопротивление, только Визия и Силиврия[30] уцелели от разорения и разрушения скифами; да и они избежали общей участи только потому, что, при всей неприступности своего местоположения, были обнесены еще чрезвычайно крепкими стенами и, кроме того, оберегаемы латинским гарнизоном. Совершенно упав духом при таких успехах неприятелей, итальянцы забились в Константинополь, как в пещеру, и все свое внимание обратили на приготовление средств, чтобы выдержать осаду, разделив с этою целью между собой городские стены со стороны материка на участки и предоставив ромеям полную свободу выселяться из города, куда угодно. Между тем скифы довольно долго еще оставались в окрестностях Константинополя: часто они подступали к самым стенам, завязывали битву, — иногда даже, для показания своего мужества и, можно прибавить, счастье, которое им сопутствовало в этих случаях, в самом небольшом числе врывались в так называемые романовские ворота и истребляли оберегавшую их стражу, но затем немедленно отступали назад. Наконец они опять всем войском ушли обратно в свою сторону, гоня перед собою пленников целыми стадами, как каких-нибудь животных, а лошадей и разного другого домашнего скота — такое неисчислимое множество, как неисчислимы звезды небесные.
После того Иоанн с прекрасным и многочисленным войском выступил сам в поход. Прежде и более всего желал он покорить Адрианополь и овладеть Дидимотихом, считая завоевание этих городов достойною наградой за всю войну и в то же время видя в нем осуществление своего желания совершенно выгнать ромеев из Фракии и обратить ее в жилище одних диких зверей. Итак, он стал лагерем близ Дидимотиха. Находя, что возвышенное местоположение города представляет непреодолимые трудности для его завоевания, Иоанн решился отвести в сторону реку Эвр[31], которая, огибая крепость, посредством тайных водопроводов снабжала водою жителей. В то же время, установив орудия, он старался пробить ту часть стены, где по его соображению она не могла быть совершенно недоступна усилиям осаждающих и куда расстояние позволяло долетать тяжелым камням из орудий. С своей стороны осажденные, желая умилостивить Иоанна, приносили ему различные извинения, уверения в преданности, изъявления в покорности, — мало того, с высоты своих укреплений провозглашали его своим царем, обещали платить подати и давали согласие усердно исполнять все, что он ни прикажет, умоляя только избавить их от необходимости видеть его в своем городе. Но все это еще более разжигало его неистовство и злобу. Он решительно отвергал все предложения и, упорно настаивая на сдаче крепости, как на единственном условии примирения, с прежним ожесточением продолжал осаду, страшною силою огромного размера камнеметных орудий разрушая стены, пробивая углы башен и ниспровергая их вершины. Между тем осажденные обнесли стены загородками и палисадником, — укрыли их крепкими кожами, чтобы выстрелы из орудий, падая на них, теряли в их упругости силу своего действия. Таким образом, когда Иоанн на время прекращал битву, тогда они с смиренным видом и кроткими речами играли роль преданных и представлялись покорными; а когда он, спешив с коней храбрейшую часть своего войска, приказывал своим, с головы до ног закованным в железо, латникам идти на приступ в проломленные в стенах бреши или готовился придвинуть к стенам всходные машины и повсюду расставлял в боевом порядке остальное войско, тогда и они, сбросив маску покорности, принимали храбрую воинскую осанку и, сколько доставало сил, отражали нападение, полагая в защите стен всю свою надежду и не щадя ничего для их обороны, — наносили неприятелю под влиянием отчаяния и одушевления столько же вреда, сколько терпели от него сами, и ознаменовывали себя подвигами отваги и мужества. Долго тянул варвар эту осаду; но наконец ушел назад в Мизию. С одной стороны, безуспешность охладила его порывы, как недостаток горючего вещества укрощает силу пламени; с другой — встревожила его переходившая из уст в уста и распространившаяся повсюду весть, что скоро должен был придти на помощь осажденным отлично обученный военному делу отряд латинского войска. В это самое время скончался мирною смертью патриарх Иоанн Каматир[32], после бесприютного странничества поселившийся в Дидимотихе.
Стены Константинополя
Действительно, итальянцы без всякой враждебности охотно приняли приглашение ромеев, которые звали их в Орестиаду и Дидимотих. Они надеялись таким образом поправить свои обстоятельства, потому что прежде считали все свои надежды на эти города окончательно разрушенными. Выступив из Константинополя, они сначала расположились близ Афиры, потом вступили в Силиврию, где пробыли несколько дней, и оттуда, запасшись съестными припасами, прибыли в Адрианополь.
Справедливо можно сказать, что никогда не видел того глаз, не слышало того уха, и не приходило то на сердце человеку[33], что совершили скифы и влахи во время этих нашествий. Обширные, знаменитые и многолюдные до той поры города, красивые подгородные села, отлично обработанные поля и луга, цветущие сады, изобиловавшие плодородием от орошения постоянными ручьями, высокие дворцы, великолепные, артистически отстроенные и расписанные разноцветными красками терема, бани с удобствами всякого рода, обремененные плодами виноградники, обильные жатвы хлебов и тысячи других предметов, произращаемых в разные времена года, которые радуют землю и делают нашу жизнь на ней приятной, сладкой и многожеланной, — все это, по истреблении народонаселения, сделалось теперь жилищем одних ежей и диких животных... В древности победители, по чувству человечности и нежеланию хранить воспоминание о вражде навек, устраивали победные памятники из дерева или из небольших камней, с той целью, чтобы они, простояв несколько времени, исчезали потом, как свидетельства и залоги не дружбы, но вражды и кровопролития. А варвары, которым нас теперь предал Бог в наказание, оставили следом своих побед над нами развалины городов и повсеместное запустение. Но им этого было мало. Они непременно хотели достигнуть самого крайнего верха жестокости, — упиться кровавой свирепостью, — и вот, когда кто-нибудь из них умирал, естественной ли смертью или на войне, то, закапывая вместе с умершими боевых коней, на которых те ездили, луки с тетивами, обоюдоострые мечи, в те же могилы зарывали они живыми и пленных ромеев. Кто мог тут выкупить, кто мог спасти несчастных? Так варвары не знают ни меры, ни границ бесчеловечия! Когда обрушились на нас все эти страсти, все эти невиданные и неслыханные ужасы, были пасхальные дни девятого индикта, шесть тысяч семьсот четырнадцатого года[34]. Таким образом всякое место, куда приходил какой-нибудь скифский отряд, одновременно с пением победных гимнов Церкви оглашалось горьким стенанием побежденных, — вопли, крики и рыдания заглушали гул праздничный и между тем, как верные воспевали опустение гробов, разрушение ада, восстание из мертвых, целые города сонмами погружались в преисподнюю или в страшные и мрачные селения ада. А тут влекут в плен; в другом месте грабят; здесь брошены на улице малые дети; там режут дряхлых стариков; но у кого найдется столько сил для горя и рыданий, чтобы достаточно оплакать все это и оросить слезами? Недаром же и, уж конечно, не случайно перед нашествием скифским налетели на поля Фракии огромные стада воронов и грачей, — одни с севера, другие с юга, — встретились между собою в одном месте, сразились, и вороны, взяв верх, прогнали прилетевших с юга грачей!..
...Так шли дела. Между тем Амарриг[35], вступив на престол, получил известие от своих соплеменников, оставшихся в Орестиаде, о новом нашествии влашских и скифских войск, которые, разорив Дидимотих, подступили к самому Адрианополю с намерением овладеть им если не силою, то коварством. Он не побоялся многочисленности врагов, не остановился при мысли о прежних неудачах в войне с ними; но смело выступил опять в поход, дав себе слово выручить из беды оставленных под начальством Враны своих соплеменников и защитить остаток ромеев, которые теперь снова сбежались в близкие к Константинополю пригороды. Когда он подступил к Адрианополю, влахи пришли в трепет при одном виде латинян, хотя латиняне не стали и не сделались ни ростом выше, ни душою храбрее против прежнего, но сохранили только среди всех неудач свое обыкновенное мужество и искусство в военном деле. Узнав о бегстве неприятелей, Амарриг преследовал их до Крина и Вореи[36], — потом, пройдя через Агатополь, расположился лагерем в Анхиале и, после многих подвигов, которые доставили ему и деньги, и людей, и целые стада скота, не потерпев никакой потери, без всякого урона, возвратился назад и прибыл в Константинополь.
(Перевод по изд. 2003 г. Т. I. С. 27-30, 90, 104-106,
141-145, 321-322, 341-342, 354-355;
Т. II. С. 22-24, 44-48, 102-103, 127-128,
133-134, 151, 168-170, 178, 194-195,
207, 295-298, 299-300, 312-320, 332)
[1] Город невдалеке от византийской столицы, совр. Люле-Бургас в Турции.
[2] Исаак II Ангел, византийский император (1185-1195).
[3] Город на северо-востоке от Фессалоники.
[4] Брат Петра и Асеня Иванко, ставший болгарским царем (1197-1207) под именем Калоян.
[5] Алексей III Ангел (1195-1203).
[6] Город во Фракии.
[7] Городки во Фракии.
[8] Город на европейском берегу Мраморного моря.
[9] Г. Виза.
[10] Гора в Македонии.
[11] Роман Мстиславич, князь Волынский (с 1171) и Галицкий (1199-1205).
[12] Рюрик Ростиславич Смоленский, великий князь Киевский (1173; 1180-1182; 1194-1202; 1205-1207).
[13] Сербский жупан Стефан Неманя.
[14] Русские князья.
[15] Калоян имел союзниками куманских (половецких) воинов.
[16] Один из лидеров IV Крестового похода, затем — латинский император (1204-1205).
[17] Граф Фландрии Людовик и дож Энрико Дандоло — лидеры Крестового похода, затем — вельможи в Латинской империи.
[18] Куманы.
[19] Половецкий военачальник.
[20] Совр. г. Велико-Тырново в Болгарии ("Миссии").
[21] 12 апреля 1204 г.
[22] Калоян.
[23] Обычное литературное наименование Константинополя античным именем "Византий".
[24] Город в Болгарии.
[25] Коннетабль Романии Тьери де Тенремонд, латинский вельможа.
[26] Византийский полководец.
[27] Г. Анхиал.
[28] Города невдалеке от столицы.
[29] Совр. г. Реджио в Италии.
[30] Город Силимврия, на побережье Мраморного моря, между Редесто и Константинополем.
[31] Река Эбро (Гебр), часть течения р. Марицы.
[32] Константинопольский патриарх Иоанн X Каматир (1198-1206).
[33] 1 Кор 2:9.
[34] 2 апреля 1206 г.
[35] Амальрих I, король Иерусалима.
[36] Города Фракии.
