АНТИЧНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Лукиан
7. ...Итак, знай, что скифы не признают ничего выше дружбы, что скиф ничем так не гордится, как участием в трудах и опасностях друга, а равно и нет у нас большего позора, как показаться изменником в дружбе. Поэтому-то мы и чтим Ореста и Пилада, оказавшихся лучшими [в том, что] у скифов [считается] благом, и отличившихся дружбой, [т.е.] тем, что мы ставим выше всего; за это мы дали им название Кораков[1], что в переводе на ваш язык приблизительно значит "божества-покровители дружбы".
8. Мн. Следовательно, Токсарис, скифы были не только искусными стрелками и превосходили других в военном деле, но, кроме того, отличаются наибольшим умением говорить убедительно: по крайней мере, и мне, до сих пор думавшему иначе, самому теперь кажется, что вы вполне справедливо воздаете Оресту и Пиладу божеские почести. Не знал я также, друг мой, что ты прекрасный художник: ты очень живо изобразил нам находящиеся в храме Ореста картины, борьбу и раны, полученные одним ради другого. Я только никогда не думал, что у скифов так высоко ценится дружба, потому что на основании как остальных слухов о них, так и того, что они поедают своих умерших родителей[2], я предполагал, что они, как люди негостеприимные и дикие, постоянно пребывают во вражде, гневе и распрях, а дружба у них не бывает даже между самыми близкими людьми[3].
9. Токе. Я не стану спорить теперь с тобой о том, превосходим ли мы эллинов справедливостью и почтением к родителям; но что скифские друзья гораздо вернее эллинских и что дружба имеет больше почета у нас, чем у вас, — это легко доказать... Насколько мы уступаем [вам] в рассуждениях о дружбе, настолько превосходим в требуемых ею обязанностях.
10. Поэтому, если [тебе] угодно, сделаем теперь таким образом: древних друзей, каких нам или вам можно было бы указать в старые [времена], оставим в покое, так как в этом отношении вы, пожалуй, одержите верх, выставив многих достойных доверия свидетелей в лице поэтов... а выберем на удачу по нескольку человек из наших современников, расскажем их деяния, я — скифские, а ты — эллинские, и кто из нас одержит в этом верх и укажет лучших друзей, тот и сам будет победителем и свою [страну] провозгласит [победительницей] по окончании прекраснейшего и почетнейшего состязания; я, кажется, гораздо охотнее согласился бы потерпеть поражение на поединке и дать на отсечение правую руку (что служит у скифов наказанием[4]), чем быть признанным относительно дружбы ниже другого, а тем более эллина, будучи сам скифом.
(§ 11-34. Собеседники решают, чтобы каждый рассказал по пяти подвигов дружбы. Первым рассказывает Мнесипп подвиги эллинов)
35. Токсарис. ...Итак, я начну сейчас же, нисколько не заботясь подобно тебе об изяществе выражений: это не в обычае скифов, особенно когда дела говорят громче речей...
36. Я расскажу тебе о многих убийствах, войнах и [случаях] смерти за друзей, чтобы ты знал, как ничтожны ваши подвиги в сравнении со скифскими... У нас ведутся постоянные войны, мы или сами нападаем на других, или выдерживаем нападение, или вступаем в схватки из-за пастбищ и добычи; а тут-то именно и нужны хорошие друзья. Поэтому мы и заключаем самую крепкую дружбу, считая ее единственным непобедимым и несокрушимым оружием.
37. Сначала я хочу рассказать тебе, каким образом мы приобретаем себе друзей: не на пирушках, как вы, и не потому, что [известное лицо является] нашим ровесником или соседом; но, увидев какого-нибудь человека хорошего и способного на великие [подвиги], мы все устремляемся к нему, и то, что вы [делаете] при браках, мы делаем при приобретении друзей: усердно сватаемся за него и во всем действуем вместе, чтобы не ошибиться в дружбе или не показаться неспособным к ней. И когда какой-нибудь избранник сделается уже другом, тогда [заключается] договор с великой клятвой о том, что они и жить будут вместе, и в случае надобности умрут один за другого. И мы [действительно] так и поступаем[5]; с того времени, как мы, надрезав пальцы, накаплем крови в чашу и, омочив в ней концы мечей, отведаем [этой крови], взявшись вместе [за чашу], ничто уже не может разлучить нас. В союзы дозволяется вступать самое большее трем [лицам], потому что, кто имеет много друзей, тот кажется нам похожим на публичных блудниц, и мы думаем, что дружба такого [человека], разделенная между многими, уже не может быть столь прочной.
38. Я начну с недавних [подвигов] Дандамиса[6]. Именно Дандамис, когда друг его Амизок в схватке с савроматами[7] был уведен в плен... впрочем, сначала я поклянусь тебе нашей клятвой, так как я условился об этом вначале. Итак, клянусь Ветром[8] и Мечом, что не скажу тебе, Мнесипп, ничего ложного о скифских друзьях.
Мн. В твоей клятве я не очень нуждался; впрочем, ты хорошо сделал, что не поклялся ни одним из богов.
Токе. Что ты говоришь? Разве Ветер и Меч, по-твоему, не боги? Стало быть, ты не знаешь, что для людей нет ничего выше жизни и смерти? Поэтому, когда мы клянемся Ветром и Мечом, то клянемся именно потому, что Ветер есть виновник жизни, а Меч причиняет смерть.
Мн. Если таковы причины [клятвы], то у вас наберется, пожалуй, немало и других таких богов, как Меч, например, стрела, копье, цикута, петля и т.п.; ведь этот бог — смерть — многообразен и представляет бесчисленное множество путей, ведущих к нему.
Токе. Видишь, к каким судейским уловкам при твоем искусстве спорить прибегаешь ты, перебивая и искажая мои слова; а [ведь] я хранил молчание во время твоей речи.
Мн. Я больше не сделаю этого, Токсарис: ты вполне основательно упрекнул меня; поэтому продолжай спокойно говорить, как будто бы меня и не было при [твоих] речах, — так я буду молчать.
39. Токе. Шел четвертый день дружбы Дандамиса и Амизока с тех пор, как они выпили крови один другого. [Вдруг] напали на нашу землю савроматы [в числе] десяти тысяч всадников, а пеших, говорят, явилось втрое больше этого, а так как их нападение было непредвиденно, то они всех обращают в бегство, многих храбрецов убивают, других уводят живыми, кроме тех, кому удалось спастись вплавь на другую сторону реки, где у нас была половина войска и часть телег; так стояли мы тогда, не знаю, вследствие какого плана наших вождей, на обоих берегах Танаиса. И вот сейчас же стали они угонять добычу, хватать пленных, грабить палатки, захватывать телеги, большая часть которых попала в их руки вместе с людьми, стали на наших глазах позорить наших наложниц и жен, а мы горевали [при виде этих] бедствий.
40. Когда повели Амизока, также попавшего в плен, то он, будучи крепко связан, стал громко звать по имени своего друга, напоминая ему о крови и чаше. Услышав это, Дандамис немедленно на глазах всех переплывает к неприятелям; савроматы с поднятыми дротиками бросились, чтобы пронзить его; но он закричал: "зирин", а кто произнесет это слово, того они не убивают, но принимают как пришедшего для выкупа. И вот, будучи приведен к их начальнику, он стал просить выдачи друга, а тот требовал выкупа [и сказал], что не отпустит [Амизока], если не получит за него большого [выкупа]. Дандамис ответил ему: "Все, что у меня было, разграблено вами; но если я, обобранный донага, могу уплатить что-либо, то я готов вам подчиниться; приказывай, что хочешь; а если желаешь, возьми меня вместо него и делай со мной, что тебе угодно". Савромат ответил ему: "Нет нужды удерживать всего тебя, тем более, что ты пришел [со словом] "зирин"; поэтому уплати нам часть того, что у тебя есть, и уводи [с собой] друга". Дандамис спросил, что же [он] хочет получить, а тот потребовал [его] глаза. Дандамис тотчас же позволил выколоть их; когда они были выколоты, и савроматы [таким образом] получили уже выкуп, тогда он взял Амизока и пошел назад, опираясь на него; переплыв вместе реку, они беспрепятственно возвратились к нам.
41. Это происшествие ободрило всех скифов и они перестали считать себя побежденными, видя, что неприятели не отняли величайшего из наших благ, что у нас оставался еще благородный образ мыслей и верность друзьям. В то же время оно сильно напугало савроматов при мысли о том, с какими людьми придется им сражаться в правильном бою, хотя они тогда и одолели при неожиданном нападении; поэтому с наступлением ночи они, покинув большую часть скота и предав огню телеги, быстро отступили. Однако Амизок не захотел долее оставаться зрячим при слепоте Дандамиса и ослепил самого себя; они оба живут спокойно и со всякими почестями получают пропитание от скифской общины...
43. Выслушай [теперь] и о другом, не менее достойном [лице], Белитте, родственнике этого Амизока. Когда он увидел, что лев[9] стащил с коня его друга Баста (они вместе охотились), уже обхватил его, вцепился в горло и терзает когтями, то он, также соскочив с коня, напал сзади на зверя и старался отвлечь его [от друга], раздражая его против себя, оттаскивая, просовывая пальцы между его зубами и пытаясь, насколько это было возможно, спасти Баста от укусов; наконец, лев, оставив последнего уже полумертвым, бросился на Белитта, насел и умертвил его; но он, умирая, успел, по крайней мере, так сильно ударить льва мечом в грудь, что они умерли все вместе. Мы похоронили их и насыпали два кургана[10] [один к другому], один над друзьями, а другой, напротив [первого], над львом.
44. В-третьих, я расскажу тебе, Мнесипп, о дружбе Макента, Лонхата и Арсакома. Этот Арсаком влюбился в Мазею, дочь боспорского царя Левканора[11], будучи отправлен к нему послом по поводу дани, которую постоянно платили нам боспорцы[12], а тогда просрочили почти на три месяца. Увидев за обедом Мазею, высокую и красивую девушку, он полюбил ее и начал грустить. Поручение относительно дани было уже исполнено, царь дал ему ответ и уже устроил для него прощальный пир; а в Боспоре есть обычай, чтобы женихи за обедом сватались за девушек и объявляли, кто они такие и почему просят быть принятыми в брачное свойство. Так и на этом обеде случилось много женихов, царей и царевичей: был Тиграпат, властитель лазов[13], Адирмах, правитель земли махлиев[14], и многие другие. Каждый из женихов должен объявить, что он приехал свататься, и потом обедать, спокойно возлежа среди остальных; по окончании же обеда он должен потребовать чашу, сделать возлияние на стол и свататься за девушку, осыпая себя [при этом] похвалами, насколько каждый может похвастать или благородством происхождения, или богатством, или могуществом.
45. Итак, когда многие сделали по этому обычаю возлияние, попросили [руки девицы] и перечислили свои царства и богатства, тогда Арсаком после всех потребовал чашу, но не сделал возлияния, — потому что у нас не в обычае выливать вино, а напротив, это считается кощунством, — выпил ее залпом и сказал: "Царь, отдай мне в замужество свою дочь Мазею, потому что я далеко превосхожу этих и богатством и владениями". Левканор, зная, что Арсаком беден и [происходит] из простых скифов, удивился и спросил его: "А сколько у тебя, Арсаком, стад или телег? Ведь в этом заключается ваше богатство". "У меня нет ни телег, ни стад, — ответил [Арсаком], — но есть два верных и добрых друга, каких нет ни у кого из скифов". Тут подняли его на смех за эти [слова] и с презрением решили, что он пьян. Адирмах, получивший предпочтение перед прочими [соискателями], на другое утро должен был отвезти свою невесту в страну меотов к махлиям[15].
[1] Из других источников это название неизвестно.
[2] О поедании своих родителей, сваренных вместе с мясом животных, рассказывает Геродот, приписывая этот обычай исседонам и массагетам (I, 216; IV, 26). Эти племена тоже часто считались скифскими, и в другом своем сочинении "О печали по умершим" (21) Лукиан прямо говорит, что "эллин сжигает своих покойников, ... а скиф съедает их".
[3] Здесь Лукиан замечательно характеризует широко распространенную в античности отрицательную оценку скифских нравов; при этом все последующее повествование — это противопоставление ей идеализирующей картины скифского варварства, которая после Эфора стала равноправной оценкой скифского мира (см.: ДР. С. 38-39).
[4] Этот скифский обычай из других источников неизвестен.
[5] Про этот обряд у скифов писал еще Геродот (см. выше Her. IV, 70).
[6] Это и все последующие имена скифов и представителей других племен, а также членов царской семьи боспорскош правителя, в других источниках не встречаются и, скорее всего, являются вымышленными.
[7] Савроматы для времени жизни Лукиана были уже анахронизмом, для времени же жизни Токсариса (эпоха Солона — VI в. до н.э.) вполне историчны. Далее такие анахронизмы будут встречаться неоднократно, показывая романическую сущность описания Лукиана.
[8] Почитание ветра было распространено среди фракийских племен (см. схолии к Apoll. Rhod. Arg. I, 826).
[9] Трудно представить себе льва в степях Украины.
[10] Из архелогических раскопок известно, что знатных скифов погребали под насыпанными над гробницами курганами.
[11] Имена боспорского царя Левканора, равно как и упомянутые в этом рассказе имена его жены Мастиры, дочерей Мазей и Баркетиды, а также его брата Эвбиота из других источников (в том числе нумизматических и эпиграфических) неизвестны и представляют собой продукт творчества Лукиана, хотя имя Левканора неоднократно сближали с именем боспорского царя Левкона.
[12] Это редкое историческое свидетельство об уплате дани Боспорским царством скифам, что представляется возможным, хотя и не подтверждается другими источниками.
[13] Лазы — народ, живший на северо-восточном побережье Черного моря в Колхиде. Их упоминание является анахронизмом, так как лазы появляются в Колхиде не раньше I в. до н.э.
[14] Махлиев, иначе не известных, следует, возможно, отождествить с махелонами, упомянутыми Аррианом (РРЕ, 15) рядом с лазами. М.И. Ростовцев (1925. С. 108) отождествлял махлиев с меотами.
[15] Страна меотов должна была располагаться гораздо севернее и западнее территории махлиев-махе лонов.
