СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
Древнерусский текст
СЛОВО О ПЛЪКУ[1] ИГОРЕВѢ,
ИГОРЯ, СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА
Не лѣпо ли[2] ны бяшетъ, братіе, начяти старыми словесы трудныхъ повѣстій о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времени, а не по замышленію Бояню!
Боянъ бо вѣщій, аще кому хотяше пѣснь творити, то растѣкашется мыслію по древу, сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы, помняшеть бо речь[3] първыхъ временъ усобіцѣ. Тогда пущашеть і̃ соколовь на стадо лебедѣй, который[4] дотечаше, та преди пѣсь[5] пояше старому Ярослову,[6] храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Боянъ же, братіе, не і̃ соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщіа пръсты на живая струны въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.
Почнемъ же, братіе, повѣсть сію отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря, иже истягну умь крѣпостію своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцькую за землю Руськую. Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружинѣ своей: «Братіе и дружино! Луце жъ[7] бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братіе, на свои бръзыя комони да позримъ синего Дону». Спала князю умь похоти, и жалость ему знаменіе заступи искусити Дону Великаго. «Хощу бо, — рече, — копіе приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
О Бояне, соловію стараго времени! Абы ты сіа плъкы ущекоталъ, скача, славію, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы! Пѣти было пѣсь[8] Игореви, того (Олга) внуку: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бѣжать къ Дону Великому». Чи ли[9] въспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовь внуче: «Комони ржуть за Сулою — звенить слава въ Кыевѣ! Трубы трубять въ Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ». Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему буй туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый — ты, Игорю! Оба есвѣ Святъславличя! Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осѣдлани у Курьска напере ди.[10] А мои ти куряни свѣдоми къмети:[11] подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копія въскръмлени; пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени. Сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а князю — славѣ».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ звѣринъ въ стазби;[12] дивъ кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемѣ, Влъзѣ, и Поморію,[13] и Посулію,[14] и Сурожу, и Корсуню, и тебѣ, тьмутораканьскый блъванъ. А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону Великому. Крычатъ тѣлѣгы полунощы, рци, лебеди роспущени. Игорь къ Дону вои ведетъ. Уже бо бѣды его пасетъ птиць подобію,[15] влъци грозу въсрожатъ[16] по яругамъ, орли клектомъ на кости звѣри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты.
О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мркнетъ. Заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла, щекотъ славій успе, говоръ галичь убуди.[17] Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а князю — славы. Съ заранія въ пяткъ[18] потопташа поганыя плъкы половецкыя, и рассушясь стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и дра гыя оксамиты. Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ, и всякыми узорочьи половѣцкыми. Чрьленъ стягъ, бѣла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружіе — храброму Святьславличу!
Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо. Далече залетѣло! Не было онъ[19] обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине! Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону Великому.
Другаго дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдаютъ, чръныя тучя съ моря[20] идутъ, хотятъ прикрыти д̃ солнца, а въ нихъ трепещуть синіи млъніи. Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону Великаго! Ту ся копіемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону Великаго.
О Руская землѣ! Уже за[21] шеломянемъ еси!
Се вѣтри, Стрибожи внуци, вѣютъ съ моря[22] стрѣлами на храбрыя пълкы Игоревы. Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ, стязи глаго лютъ: половци идуть отъ Дона и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ. Рускыя плъкы отступиша.[23] Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, а храбріи русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, яръ туре Всеволоде! Кая раны[24] дорога, братіе, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глѣбовны, свычая и обычая!
Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ. То же[25] звонъ слыша давный великый Ярославь сынъ Всеволожь, а[26] Владиміръ[27] по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на канину зелену паполому постала за обиду Олгову, храбра и млада князя. Съ тоя же[28] Каялы Святоплъкь повелѣя[29] отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софіи къ Кіеву. Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась. Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупіа себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь говоряхуть, хотять полетѣти на уедіе.
То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей[30] рати не слышано! Съ зараніа до вечера, съ вечера до свѣта летятъ стрѣлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копіа харалужныя въ полѣ незнаемѣ среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна, а кровію польяна; тугою взыдоша по Руской земли!
Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ, жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднію падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста,[31] ту пиръ докончаша храбріи русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жало щами, а древо с тугою[32] къ земли преклонилось. Уже бо, братіе, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила[33] дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону, плещучи, убуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же[34]». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, и сами на себѣ крамолу ковати, а поганіи съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами на землю Рускую.
О, да лече заиде[35] соколъ, птиць бья, — къ морю. А Игорева храбраго плъку не крѣсити! За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи[36] по Руской земли, смагу[37] мычючи въ пламянѣ розѣ. Жены рускія въсплакашась, аркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслію смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!». А въстона бо, братіе, Кіевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разліяся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи.[38] А князи сами на себе крамолу коваху, а поганіи сами, побѣдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бѣлѣ отъ двора.
Тіи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убуди, которую то[39] бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный великый кіевскый грозою. Бяшеть притрепеталъ[40] своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и озеры, иссуши потоки и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря, отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже. И падеся Кобякъ въ градѣ Кіевѣ, въ гридницѣ Святъславли. Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы половецкія, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощіево. Уныша бо градомъ забралы, а веселіе пониче.
А Святъславь мутенъ сонъ видѣ въ Кіевѣ на горахъ. «Си ночь съ вечера одѣвахуть[41] мя, — рече, — чръною паполомою на кроваты тисовѣ, чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено, сыпахуть ми[42] тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно, и нѣгуютъ мя. Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ[43] теремѣ златовръсѣмъ. Всю нощь съ вечера босуви[44] врани възграяху у Плѣсньска на болони, бѣша дебрь Ки саню и не сошлю[45] къ синему морю».
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опустоша[46] въ путины желѣзны. Темно бо бѣ въ ґ̃ день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима[47] молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови. Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса дивь на землю. Се бо готскія красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бу сово, лелѣютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселія».
Тогда великій Святславъ изрони злато слово,[48] слезами смѣшено, и рече: «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати. Нъ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую проліясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ!
А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои[49] брата моего Ярослава, съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ[50] ревугы, и съ ольберы. Тіи бо бес щитовь, съ засапожникы, кликомъ плъкы побѣждаютъ, звонячи въ прадѣднюю славу. Нъ рекосте: „Мужаемѣся[51] сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся[52] сами подѣлимъ“. А чи диво ся, братіе, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнезда своего въ обиду. Нъ се зло — княже ми непособіе,[53] наниче[54] ся годины обратиша. Се у Римъ[55] кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глѣбову!».
Великий княже Всеволоде! Не мыслію ти прелетѣти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти — удалыми сыны Глѣбовы.
Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли[56] злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полѣ незнаемѣ? Вступита, господина, въ злата стремень[57] за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ, подперъ горы Угорскыи свои желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ[58] Дунаю ворота, меча времены[59] чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши[60] Кіеву врата, стрѣляеши съ отня злата стола салтани за землями. Стрѣляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носитъ васъ[61] умъ на дѣло. Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣти. Суть бо у ваю желѣзныи папорзи[62] подъ шеломы латинскими. Тѣми[63] тресну земля, и многи страны — хинова, литва, ятвязи, деремела и половци — сулици своя повръгоша,[64] а главы своя поклониша[65] подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже, Игорю утрпѣ солнцю свѣтъ, а древо не бологомъ листвіе срони: по Рсі и[66] по Сули гради подѣлиша. А Игорева храбраго плъку не крѣсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побѣду. Олговичи, храбрыи князи, доспѣли на брань.
Инъгварь и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи, не худа гнѣзда шестокрилци! Не побѣдными[67] жребіи собѣ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкіи и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрѣлами, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича! Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовскія, притрепа славу дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кро вавѣ травѣ притрепанъ литовскыми мечи. И схоти ю на кровать и[68] рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы пріодѣ, а звѣри кровь полизаша». Не бысь[69] ту брата Брячяслава, ни другаго — Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тѣла чресъ злато ожереліе. Унылы[70] голоси, пониче веселіе. Трубы трубятъ городеньскіи.
Ярославе и вси внуце[71] Всеславли! Уже понизите[72] стязи свои, вонзите[73] свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю, которое[74] бо бѣше насиліе отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребій о дѣвицю себѣ любу. Тъй клюками подпръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружіемъ злата стола кіевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣла-града, обѣсися синѣ мьглѣ, утръ же воззни стрикусы,[75] отвори[76] врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни, посѣяни костьми рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотскѣ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша. Аще и вѣща душа въ друзѣ[77] тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше. Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божіа не минути!».
О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владиміра нельзѣ[78] бѣ пригвоздити къ горамъ кіевскимъ; сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзіи — Давыдовы, нъ розно ся[79] имъ хоботы пашутъ. Копіа поютъ.
На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемь[80] рано кычеть. «Поле чю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ, утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: «О, вѣтрѣ вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши? Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною[81] крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горѣ[82] подъ облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое веселіе по ковылію развѣя?».
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, аркучи: «О, Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую. Ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ, а быхъ не слала[83] къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ въ[84] Путивлѣ на забралѣ, аркучи: «Свѣтлое и тресвѣтлое слънце! Всѣмъ тепло и красно еси! Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вои? Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче».
Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслію поля мѣритъ отъ Великаго Дону до Малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рѣкою — велить князю разумѣти: князю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшумѣ трава, вежи ся половецкіи подвизашася.[85] А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростію и бѣлымъ гоголемъ на воду, въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца, и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обѣду, и ужинѣ. Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти величія, а Кончаку нелюбія, а Руской земли веселіа!». Игорь рече: «О, Донче! Не мало ти величія, лелѣявшу князя на влънах, стлавшу ему зелѣну траву на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, одѣвавшу его теплыми мъглами подъ сѣнію зелену древу, стрежаше его[86] гоголемъ на водѣ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ». Не тако ли, рече, рѣка Стугна: худу струю имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту,[87] уношу князю Ростиславу[88] затвори Днѣпрь[89] темнѣ березѣ. Плачется мати Ростиславля[90] по уноши князи Ростиславѣ. Уныша цвѣты жалобою, и древо с тугою[91] къ земли прѣклонило.[92]
А не сорокы втроскоташа — на слѣду Игоревѣ ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, по лозію[93] ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ рѣцѣ кажутъ, соловіи веселыми пѣсьми[94] свѣтъ повѣдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, соколича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами». Рече Кончакъ ко Гзѣ: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевѣ красною дѣвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѣвице, то почнутъ наю птици бити въ полѣ Половецкомъ».
Рекъ Боянъ и ходы на[95] Святъславля пѣстворца[96] стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти: «Тяжко ти головы кромѣ плечю, зло ти тѣлу кромѣ головы», Руской земли безъ Игоря!
Солнце свѣтится на небесѣ — Игорь князь въ Руской земли. Дѣвици поютъ на Дунаи, вьются голоси чрезъ море до Кіева. Игорь ѣдетъ по Боричеву къ святѣй Богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели.
Пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ[97] молодымъ пѣти! Слава Игорю Святъславличю,[98] буй туру Всеволоду,[99] Владиміру Игоревичу! Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинѣ! Аминь.
[1] ПТак в перепечатанных восьмушках Первого издания. В П пълку.
[2] Исправлено; в П лѣполи.
[3] Исправляют на рече в значении говорят.
[4] Исправляют на которыи, видя здесь местоимение жен. рода в род. пад.
[5] Обычно исправляют на пѣснь; в древнерус. рукописях это слово писалось сокращенно, причем буква н опускалась.
[6] Исправляют на Ярославу.
[7] Исправлено; в П луцежъ.
[8] См. примеч. 5.
[9] Исправлено; в П чили.
[10] Исправлено; в П на переди.
[11] Исправлено; в П къ мети.
[12] Обычно исправляют на въста збися.
[13] Исправлено; в П по морію.
[14] Исправлено; в П по Сулію.
[15] Обычно исправляют на по дубію.
[16] Исправлено; в П въ срожатъ.
[17] Исправляют на убудися.
[18] Исправляют на пятокъ.
[19] Исправлено; в П небылонъ.
[20] Исправлено; в П съморя.
[21] Исправлено; в П не.
[22] Исправлено; в П съморя.
[23] Обычно исправляют на оступиша; ошибка могла произойти из-за написания буквы «от» вместо омеги в начале слова.
[24] Исправляют на рана.
[25] Исправлено; в П тоже.
[26] Обычно исправляют на великый Ярославь, а сынъ Всеволожь Владиміръ.
[27] Так в перепечатанных восьмушках Первого издания. В П Владимиръ.
[28] Исправлено; в П тояже.
[29] Предлагались исправления на полелѣя или на повелѣ яти.
[30] Исправлено; в П сице и.
[31] Исправлено; в П недоста.
[32] Исправлено; в П стугою.
[33] Исправлено для согласования с обида; в П вступилъ.
[34] Исправлено; в П моеже.
[35] Исправлено; в П зайде.
[36] Исправлено; в П по скочи.
[37] В Е добавлено людемъ; в переводе П томить людей огнем.
[38] Исправлено; в П Рускый.
[39] Исправляют на убудиста которою ту.
[40] Исправляют на притрепалъ.
[41] Исправлено по аналогии с чръпахуть; в П одѣвахъте.
[42] Исправлено; в П сыпахутьми.
[43] Исправлено; в П вмоемъ.
[44] Обычно исправляют на бусови, т. е. серые.
[45] Исправляют на и несошася.
[46] Исправляют на опуташа.
[47] Исправлено; в П нимъ.
[48] Добавляют вероятно опущенный предлог съ.
[49] Исправляют на многовоя.
[50] Исправлено; в П исъ.
[51] Исправлено; в П му жа имѣся.
[52] Исправляют на си.
[53] Исправлено; в П не пособіе.
[54] Исправлено; в П на ниче.
[55] Исправлено; в П Уримъ.
[56] Обычно добавляют слово вои, которое согласуется с плаваша.
[57] Исправляют на стремена.
[58] Исправлено; в П затвори въ.
[59] Обычно исправляют на бремены, основываясь на переводе П: бросая тягости.
[60] Исправлено; в П оттворяеши (см. примеч. 23).
[61] Исправляют на ваю.
[62] Исправляют на паворзи.
[63] Исправляют на тѣм и.
[64] Исправлено; в П повръгоща.
[65] Исправляют на подклониша.
[66] Исправлено; в П Рсіи.
[67] Исправлено; в П непобѣдными.
[68] Исправляют на и с хотию на кров а тъй.
[69] Исправляют на бысть.
[70] Исправляют на уныли (причастие на -л в значении формы прошедшего времени).
[71] Исправляют на Ярославли вси внуце и.
[72] Исправлено; в П понизить.
[73] Исправлено; в П вонзить.
[74] Исправляют на которою (от котора).
[75] Исправляют на утръже вазни с три кусы.
[76] Исправлено; в П оттвори (см. примеч. 23).
[77] Исправляют на дръзѣ.
[78] Исправлено; в П не льзѣ.
[79] Исправлено; в П нъ рози нося.
[80] Исправляют на незнаема.
[81] Исправлено; в П не трудною.
[82] Исправлено; в П горъ.
[83] Исправлено; в П неслала.
[84] Исправлено; в П къ.
[85] Исправляют на подвизаша.
[86] Исправлено; в П е.
[87] Исправляют на рострена к усту.
[88] Исправляют на князя Ростислава.
[89] Исправляют на днѣ при.
[90] Исправлено; в П Ростиславя.
[91] Исправлено; в П стугою.
[92] Исправляют на прѣклонилось.
[93] Исправлено; в П полозію, но перевод: «по сучьям»; исправляют на полозіе (от полозъ).
[94] Исправляют на пѣсньми (см. примеч. 5).
[95] Исправляют на Ходына.
[96] Исправляют на пѣснотворца (см. примеч. 5).
[97] Исправлено; в П по томъ.
[98] Исправлено; в П Святъславлича.
[99] Исправлено; в П Всеволода.
