КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
Как историки изучают Куликовскую битву
Историки и публицисты по-разному оценивают значение Куликовской битвы. Для одних "злая сеча" с Мамаем — перелом в русско-ордынских отношениях, предсказавший "татарам конец их владычества над Русью"[1], для других — малозначительное событие, не давшее "никаких фактических результатов"[2]. Но где же истина? И почему Белинский и Чернышевский, которым по школьной программе положено говорить одно и то же, так противоречат друг другу?
Суждения об исторических последствиях Мамаева побоища 1380 года являются продолжением более общих оценок исторического пути, пройденного русскими княжествами в XIII—XV веках. Две основные линии развития характеризуют этот период русской истории — постепенное высвобождение от вассальной зависимости ордынским ханам и собирание раздробленных земель и княжеств вокруг Москвы в единое государственное образование. Оба эти процесса нашли выражение в истории Куликовской битвы, и потому ученые-историки с особым пристрастием исследуют причины и обстоятельства сражения на берегу Непрядвы.
Многие историографы XVIII—XIX веков считали, что ордынское иго, несмотря на опустошительные набеги монголов, способствовало возвышению Москвы и формированию Русского национального государства. "Москва обязана своим величием ханам"[3], — писал Н.М. Карамзин. Б.Н. Чичерин думал, что новая русская государственная власть сменила прежний вотчинный порядок при содействии "татарского владычества"[4]. "Власть хана... — говорил В.О. Ключевский, — давала хотя призрак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей"[5]. М.П. Погодин выделял особый "монгольский период" русской истории[6], а Ф.И. Леонтович обнаруживал влияние традиционного монгольского права на русские законодательные акты[7]. Впрочем, эти утверждения никак не отразились на оценке военного урока, данного русскими на Куликовом поле своим "учителям" — татарам. "Вся северная Русь, — утверждал Ключевский, — под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством. Это сообщило московскому князю значение национального вождя... в борьбе с внешними врагами"[8].
Идея национального единения, воплощенная в истории Куликовской битвы, получила в 30—40-е годы XIX века особое преломление в спорах о "народном характере" русского самодержавия. Н.В. Савельев-Ростиславич утверждал, что победа над Мамаем была победой "целого народа"[9], а в официальных здравицах Дмитрию Донскому гармоническим аккордом звучала триединая формула С.С. Уварова: православие (Сергий Радонежский благословляет Дмитрия на борьбу с агарянством), самодержавие (личные заслуги московского князя в победе) и народность (всеобщий подъем на борьбу с татарами). Ответом на официальную кампанию прославления Донской победы стали известные слова П.Я. Чаадаева. "Мы сделались жертвою завоевания, — писал он в "Философических письмах", — когда же мы свергли чужеземное иго, и только наша оторванность от общей семьи мешала нам воспользоваться идеями, возникшими за это время у наших западных братьев, — мы подпали еще более жестокому рабству, освященному, притом, фактом нашего освобождения"[10]. Именно против официальной интерпретации свержения ига, утверждающей незыблемость устоев николаевской России, возражал Чернышевский, отрицая "фактические результаты" Куликовской битвы.
А.И. Герцен впервые предложил формулу, вошедшую ныне во все школьные учебники: "Монгольское иго... нанесло стране ужасный удар... Именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Россия и дала обогнать себя Европе"[11]. В дополнение к этой оценке славянофилами было высказано убеждение в том, что "враги, угнетавшие" русский народ, "всегда оставались вне его, не мешаясь в его внутреннее развитие"[12]. Различия между славянофилами (Киреевский) и западниками (Герцен) становились заметны при обсуждении взаимных отношений России и Европы; если же речь заходила о столетиях, в течение которых Русь делила свою историю с кочевыми народами Дикого Поля, западники и славянофилы начинали говорить почти на одном языке, потому что Азия еще не умещалась в их сознании, и перед лицом Азии их веры в прогресс или в чистоту крестьянских общинных традиций оказывались одинаково ориентированными на ценности европейского мира. Историки государственной школы не допускали мысли о том, чтобы Русское государство — главный, по их мнению, двигатель общественного развития, сформировалось под влиянием монгольских политических институтов. Отрицал значение монголов в русской истории С.М. Соловьев[13]. Сходные оценки принадлежат англичанину Ф. Грэхэму[14], американскому историку Дж. Куртэну[15] и русскому эмигранту В.А. Рязановскому[16]. Констатация независимых путей развития Руси и Дикого Поля обернулась у Соловьева схематичной оценкой Куликовской битвы как "отчаянного столкновения Европы с Азией", столкновения, которое для русских обошлось слишком дорого и не изменило соотношения сил противников.
Один из первых русских историков-марксистов М.Н. Покровский, отмечая положительную роль сосуществования Древней Руси с половецким Полем и оспаривая традиционное мнение о "варварстве" кочевников, не видел никакого смысла в разгроме Мамая: в его "Русской истории с древнейших времен" Куликовская битва упоминается лишь в цитате из летописи, рассказывающей не о Дмитрии Донском, а о походе Ивана III на Новгород 1471 года[17].
В 20-х годах текущего столетия в русской эмиграции образовалась историческая школа "евразийцев" — ученых, рассматривающих всторию России как результат симбиоза Востока и Запад, Азии и Европы. Н.С. Трубецкой, Э. Хара-Даван и Г.В. Вернадский[18], следуя схеме Карамзина-Ключевского, признали всестороннее влияние монгольского государства на экономику, военное дело, право, администрацию и другие сферы жизни русских княжеств; объединительный путь Руси, превращающейся в "восточную деспотию", также, по мнению евразийцев, был подсказан опытом монгольской государственности. Единственный итог Куликовской битвы, признаваемый евразийцами, — вызванный Мамаевым побоищем рост русского национального самосознания[19].
В традициях евразийской историографической мысли написаны книги Б. Шпулера, Ш. Коммо, П. Силфена, Л.Н. Гумилева и Ч. Гальперина[20]. Гумилев убежден в том, что "Древняя Русь, соприкоснувшись с Золотой Ордой, успешно добилась взаимопонимания и установления границы путем ряда договоров, одинаково выгодных с обеих сторон", в результате чего сложилась "единая система, единая культура, единая страна", а Золотая Орда "стала заслоном Руси с востока" и "охраняла русские земли от наступавшего католицизма". По мнению Гумилева, причиной Куликовской битвы стал "переворот Мамая и разрыв традиционного союза Руси и Золотой Орды" в 1362 году: "Мамай изменил традиционной ордынской политике охраны русских земель от наступавшего католицизма и заключил союз с литовским князем Ягайлом и крымскими генуэзцами. Победа Дмитрия Донского на Куликовом поле, неожиданная для всего мира, отсрочила решительное наступление литовцев на Москву..."[21].
Ч. Гальперин, сопоставляя Русь со средневековой Валенсией, латинским королевством в Иерусалиме и Оттоманской портой, где, как и на Руси XIV века, христианский мир соприкасался с миром ислама, признает движение Руси к централизации результатом "внутренних процессов", однако обширное перечисление признаков, которые, по мнению Гальперина, свидетельствуют о монгольском влиянии на русскую государственность, значительно сужает пределы "самостоятельности" русских, превращая их в покорных исполнителей татарской "воли". Куликовская битва в описании Гальперина больше похожа на поражение, потому что русские потеряли свои дружины, а Мамай собрал еще большее войско, но, "к счастью для Москвы", явился Токтамыш. Тимур сделал для ослабления Орды больше, чем Дмитрий Донской, а единственное значение Мамаева побоища — в том, что оно "подняло престиж Москвы". Гальперин видит сходство работ "современных советских и западных историков" в "патриотической интерпретации источников о Куликовской битве", которая заимствована из "имперских схем русской историографии"[22].
В нашей научной литературе изучение эпохи Куликовской битвы прошло большой путь — от поверхностных пересказов Д.И. Иловайского[23] до серьезного анализа различных социально-экономических, религиозных, культурных и политических факторов, сформировавших историческую реальность второй половины XIV века. Археологические раскопки окончательно отвергли мнение, которого до сих пор придерживаются некоторые наши (Л.Н. Гумилев) и западные (Дж. Феннел) историки, будто монгольское нашествие нанесло лишь незначительный ущерб русским княжествам. Обнаружены следы национальной катастрофы 1237—1240 годов: пепелища, братские могилы и остатки домов с костяками детей, прятавшихся в печах, — в Киеве, Рязани, Волыни, Серепске, Изяславе, Торжке; после Батыева нашествия целая группа городов исчезла в Верхнем Посулье[24], и значительная часть населения Южной Руси покинула свои дома, чтобы укрыться в более защищенной от монголов лесной зоне Северо-Восточной Руси. Из 157 сельских поселений, известных со времени не позднее первой половины XIII века, 105 прекратили свое существование во время монгольского нашествия или вскоре после него, 6 запустели и были возрождены через 200—300 лет, и лишь 46 продолжали существовать в XIV—XV веках[25]. От 30—50-х годов XIII века до нас пе дошло ни одной датированной русской книги; из книг, даты которых определены приблизительно, от первой половины столетия сохранилось 19 книг, а от второй — 34[26]. Соотношение этих чисел позволяет косвенно оценить потери, понесенные русской культурой в первые годы монгольского разорения. После Батыева нашествия Северо-Восточная Русь сто лет не знала оборонного каменного строительства; с приходом монголов надолго или навсегда исчезли многие ремесла[27]. Раскопки ордынских городов вскрыли следы целых кварталов, где жили уведенные в полон русские ремесленники[28].
Археологи не подтвердили расхожее представление о "варварстве" ордынских завоевателей: в Старом и Новом Сарае, Бельджамене и других городах найдены следы усадеб, ремесленных мастерских, водопроводов, бань с подпольным отоплением типа римских гипокаустов, обнаружены записи персидских стихов па изразцах и блюде, квадрант и астролябии арабского типа[29]. Анализ раннефеодальной государственности Джучиева улуса показал постепенное перерождение кочевых военизированных станов в паразитарное образование, неспособное существовать без эксплуатации других народов[30].
Было бы неверным вовсе отрицать влияние монголов на складывание государственных устоев Руси: с учетом монгольских образцов трансформировалась фискальная система, посольский обычай, некоторые черты военной организации; ордынские порядки на Руси парализовали демократические формы городского самоуправления — вечевые сходы; на основании Чингиз-хановой Ясы (кодекса традиционного монгольского права), а впоследствии и мусульманского шариата искусственно поддерживались финансовые льготы русской церкви, что ухудшало положение всего прочего населения Руси. О тесных русско-ордынских связях свидетельствует тот факт, что в XVII веке примерно 17 процентов русской знати составляли выходцы из верхушки ордынских феодалов[31], а в русском языке зафиксировано немало заимствованной тюркской лексики[32]. Однако нет оснований переоценивать влияния монголов, ибо важнейшие процессы развития русских княжеств и их консолидации вокруг Москвы и Твери были обусловлены внутренними законами, действие которых проявилось еще в Киевской Руси X—XII веков.
Из двух предложенных историографических схем, описывающих результаты монгольского нашествия — замедления развития Руси (Герцен) и русско-ордынского симбиоза (евразийцы), — более верной оказывается первая. Русь, "растерзанная" (Пушкин) и обескровленная монголами, все же нашла в себе силы подобно другим европейским народам вступить на путь феодальной централизации. Многие черты монгольского влияния, которые иногда характеризуются как симбиоз завоевателей и завоеванного народа, есть признаки позднейшего растворения, этнической и культурной ассимиляции кочевников, перешедших на службу к князьям Северо-Восточной Руси.
Широко распространено представление о том, что русская церковь сыграла важнейшую роль в идейном обосновании Куликовской битвы. Выступление Дмитрия Московского против Мамая "за всю землю Русскую" иногда расценивают как прямую реализацию программы константинопольского патриарха Филофея, митрополита Киприана, Сергия Радонежского "и иже с ними"[33]. Это мнение освящено традициями дореволюционной синодальной историографии, но трудно согласуется с реальными фактами политической борьбы 60—80-х годов XIV века; для подтверждения этих слов исследователям приходится настаивать на том, что "крутой", "новый, антитатарский поворот в политике великого князя Дмитрия Ивановича" произошел не в результате длительного процесса возвышения Москвы, а внезапно, вдруг, осенью — зимой 1379 года, под давлением горстки русского духовенства[34].
Осторожно и уважительно обращаясь к церковной легенде, немало способствовавшей формированию национального самосознания единого Русского государства, укажем на то, что действительное участие церкви в подготовке Мамаева побоища выразилось в поддержке, которую митрополиты всея Руси оказывали московским князьям начиная с 1326 года, когда митрополит Петр перенес свою резиденцию из Владимира в Москву. После смерти Ивана II Ивановича в ноябре 1359 года митрополит Алексей возглавил московское правительство и взял под опеку двух сыновей умершего князя и его племянника — девятилетнего Дмитрия (будущего победителя Мамая), младенца Ивана и пятилетнего Владимира (впоследствии героя Куликовской битвы). В 1363 году послы митрополита Алексея архимандрит Павел и игумен Герасим, затворив церкви в Нижнем Новгороде и Городце, накавали за непослушание Дмитрию Московскому городецКого князя Бориса. В 1366 году при участии Алексея разрешается конфликт, возникший вокруг наследства тверского удельного князя Семена Константиновича. Церковь играла также заметную роль в русско-византийской дипломатии и немало способствовала "замирению" Москвы и Литвы. При выступлении Дмитрия Московского на КуликойО поле князь получил благословение коломенского епископа Герасима и, возможно, троицкого игумена Сергия Радонежского. После победы над Мамаем Сергий по воле Дмитрия основывает монастырь на реке Дубенке, — вероятно, князь давал обет накануне битвы и выполнил свое обязательство.
Известие об участии в Куликовской битве двух монахов Троице-Сергиева монастыря — Александра Пересвета и Андрея Осляби — является продуктом развития позднейшей легенды, ибо в древнейшем рассказе о сражении — летописной повести 1408 года — имя Пересвета упоминается в числе павших, но ни там, ни в повестях 1421, 1425 годов, ни в краткой редакции "Задонщины" 10—20-х годов XV в., ни в Житии Сергия 1418 года нет ни слова об отправке Сергием двух монахов на Куликово поле. Рассказ об этом поступке игумена вместе с другими условно-литературными подробностями попал в позднейшее, 80—90-х годов XV века, "Сказание о Мамаевом побоище", и только в "Сказании" впервые описан поединок Пересвета со "злым печенегом" (в 1526—1530 годах этот "печенег" получил имя Темир-Мурзы, а в XVII веке был переименован русскими книжниками в Челубея). Повести 1408, 1421 и 1425 годов не сообщают о поездке Дмитрия и Владимира в Троицу накануне битвы, но повесть 1425 года говорит о послании Сергия, полученном Дмитрием Московским на берегу Дона 6 сентября 1380 года. Паломничество Дмитрия к Сергию упоминается в Житии Сергия 1418 года, а в "Сказании о Мамаевом побоище" наугад указана недостоверная дата встречи князя и игумена: 18 августа. 20 августа московские войска уже выходили из Коломны, и за два дня до выступления Дмитрий не мог быть в Троице. Так первоначальные известия о Мамаевом побоище, включенные в цикл сказаний о преподобном Сергии, были трансформированы в легенду о том, что именно русская церковь подняла народ на битву с "агарянством". Эта легенда стала идейным обоснованием свержения ордынского ига в 1480 году, однако ее мотивировки мало что прибавляют к нашему знанию о событиях эпохи самой Куликовской битвы.
Изучение ордынской политики на Руси[35] и политической истории русских княжеств[36] позволило представить русско-ордынские отношения в их эволюции — от Батьгева разорения 1237— 1240 годов и установления политического протектората монголов над Русью в 1242/43 году к введению подворных норм обложения ордынской данью в 1257—1259 годах и длительному состоянию неустойчивого равновесия, колеблемого народными антиордынскими восстаниями 1262, 1289 и 1327 годов.
Подлинное значение всякого исторического факта раскрывается с течением времени, для этого нужен опыт поколений. Победа на берегу Непрядвы заставила ликовать современников Дмитрия Московского и Сергия Радонежского, но не меньше волновала она и свидетелей стояния на Угре и свержения ордынского ига. Окружению Ивана III важно было доказать исконную справедливость борьбы с Ордой, нужна была история, безусловно требующая такой политики, как разгром Мамая на Куликовом поле.
Столетие, разделившее Донскую битву и стояние на Угре, сто семьдесят лет, прошедших от полного поражения ордынцев Мамая до взятия Казанского ханства — одного из правопреемников Золотой Орды, двести лет, потребовавшиеся после позорного бегства Мамая от русских мечей для того, чтобы легкая дружина Ермака покорила еще один осколок Джучиева улуса — Сибирское ханство, — все эти и последующие годы не прошли даром для памяти о Куликовской битве. К ней не раз возвращались, вновь и вновь перенося ее описания в новые летописные своды, в воинские повести, послания, и эти повторения пополнялись прибывающими подробностями, версиями прошлого, отличаясь от прежних рассказов в частностях, но всегда совпадая в главном — в призыве к единению всех сил Руси перед лицом ордынской угрозы.
Духовная ценность этой идеи была столь велика, что любые, даже сказочные подробности битвы, утверждающие главную идею, были для читателя правдоподобны, ибо, как говорил П.А. Флоренский, их сомнительную достоверность искупало высокое "нравственное ожидание".
Прежде чем дойти до историка, события прошлого нередко вливаются в легенду, как это и было с произведениями Куликовского цикла, от кратких летописных рассказов эволюционировавшими к обширным полулегендарным повестям и устным сказаниям. Историкам приходится, не забывая об особой духовной ценности всего, что сохранила традиция, совершать выбор — верить или не верить, кропотливо трудиться над реконструкцией подлинных фактов. Лев Толстой писал о том, что трудом ученых-историков прошлое с каждым годом открывается нам все полнее, подобно будущему. В этом парадоксе скрыт огромный смысл наших занятий Историей.
На данном сайте приводится почти полный перечень материалов о Куликовской битве. История русских княжеств 1368—1380 годов подробно изложена в Рогожском летописце, сохранившем текст общерусского летописного свода 1408 года. "Великая замятия" в Орде описана в той же летописи русскими очевидцами, а также арабским историком Ибн Хальдуном, чья "Книга назидательных примеров" была закончена незадолго до 1406 года. О соотношении политических сил на Руси говорят московско-тверской договор 1375 года и московско-рязанский договор 1382 года. Первоначальный список погибших на Куликовом поле сохранил пергаменный синодик кремлевского Успенского собора, который восходит к записям конца XIV века. О битве на Дону сообщают немецкие хронисты Детмар, Позильге, узнавшие о сражении от ганзейских купцов не позже чем через год после разгрома Мамая. На более достоверных и достаточно ранних записях основана и московская летописная повесть 1408 года.
Перечисленные памятники сохранили отражение событий 1380 года в сознании современников Дмитрия Московского. Описание Куликовской битвы в повести 1408 года предельно кратко, нет еще в нем хрестоматийного поединка богатырей перед началом сражения, нет известия о запасном полке Владимира Андреевича и Дмитрия Боброка, нет сказочной сцены переодевания великого князя и многого другого, но сказано просто: "Выстроились оба войска и бросились в бой, противники сошлись — и была долгая битва и злая сеча". И среди имен погибших по отношению к тексту синодика сделано в летописной повести 1408 года лишь одно дополнение: добавлено имя монаха Александра Пересвета, чей подвиг будет подробно описан последующими книжками. Зато уже присутствует другой сюжет — об "измене" Олега Рязанского, в действительности не предавшего общерусских интересов в 1380 году, но "изменившего" московскому князю в 1382 году, во время нашествия Токтамыша.
Автор новгородской повести 1421 года не обращает внимания на "измену" Олега, но охотно пишет о московских воинах-"небывальцах", устрашившихся вида татарского войска. Рассказ жития Сергия Радонежского 1418 года вводит новую тему — влияние Сергия на великого князя и всех русских воинов, бросившихся в бой по благословению святого старца; Епифаний Премудрый добавляет к этому и описание "крестопосной хоругви", преследовавшей ордынцев и множество их погубившей.
Изобилующий подробностями рассказ о битве помещен в летописной повести 1425 года. Здесь уже есть и точная дата сбора "изменника" Олега, Ягайлы и Мамая — на Семен день, то есть 1 сентября, указана численность дружины Дмитрия Ивановича — "полтораста тысяч или двести", отмечено желание Дмитрия платить дань "по договору" с Мамаем. Летописец не жалеет места, заставляет московского князя говорить длинными цитатами из Псалтыри, но не упоминает о существовании засадного полка и о переодевании Дмитрия.
Краткая редакция "Задонщины", по-видимому, 10—20-х годов XV века, впервые включает "жалобу" новгородцев, не поспевших на помощь к великому князю Дмитрию. Особое внимание "Задонщина" уделяет "хороброму" Пересвету и его брату Ослябе. Если все прежние памятники, говоря о месте сражения, указывали лишь ориентиры поля — на правом берегу Дона, в устье Непрядвы, то "Задонщина" впервые называет это поле Куликовым.
"Сказание о Мамаевом побоище" 80—90-х годов XV века является компендиумом всех предшествующих известий о Донской битве, дополненных совершенно недостоверными "письменами" Олега, Ольгерда и Мамая, восхвалением отсутствовавшего в Москве Киприана, будто бы стоявшего во главе антиордынской коалиции, и целым рядом подробностей, нуждающихся в специальной источниковедческой критике. Однако общий обзор победы над врагом, ее пафос дан в "Сказании" чрезвычайно убедительно, поэтому позднее "Сказание" соответствовало "нравственным ожиданиям" поколений, стало важнейшим источником по истории Куликовской битвы.
Соотношения важнейших произведений Куликовского цикла представим на схеме.
Последующие поколения официальных историографов внесли дополнительные штрихи в рассказы о разгроме Мамая. Дмитрий Иванович, великий князь владимирский и московский, впервые стал почетно именоваться Дмитрием Донским в 40-х годах XVI века, накануне взятия Казани — Донским называют его Летописная и Румянцевская редакция родословных книг (40-е годы XVI века)[37], а затем Опись Царского архива Ивана Грозного в той части, которую А.А. Зимин датировал 1549—1550 годами[38]. Сражение с Мамаем долгое время носило имя Донской битвы, и лишь в начале XIX века Н.М. Карамзин, вероятно, опасаясь вызвать у своих читателей ассоциацию с "бунтарскими выходками" донских казаков Разина и Пугачева, переименовал Донское сражение в Куликовскую битву[39].
С течением времени повествования о Мамаевом нашествии оттеснялись в сферу народной лубочной литературы. Офени приносили в крестьянские избы всевозможные переложения "Сказания о Мамаевом побоище", деревенские мальчики, шевеля губами, по складам выводили имена Осляби и Пересвета, предания далекой истории вновь водворялись в повседневную жизнь народа.
В северных сказах московский князь, "убоявшись, падает... на сырую землю, терзает у себя черные кудри, а сам он говорит таково слово: Ах, братья, что не дело нам завести — драться против востошного царя Мамая безбожного"[40], и Отечество спасают "бородачи — донские казаки", и выходит "со всех концов Руси православной рать-сила великая".
Детальный анализ памятников Куликовского цикла дает основание отделить реальное Мамаево побоище от его отражения в литературных произведениях других эпох — второй четверти и конца XV века. Прежде при определении исторического значения Куликовской битвы ее итоги нередко сопоставлялись не с исторической реальностью 80-х годов XIV века, а с позднейшей публицистической программой борьбы с "агарянством" и свержения ига, что предопределяло невысокую оценку разгрома Мамая, за которым не последовало немедленного падения ига. Однако теперь у нас появились возможности рассмотреть предпосылки и последствия Донской битвы в ближайшем историческом контексте.
Одиннадцать княжеств, составлявших к середине XIV века Северо-Восточную Русь, находились на пути к политическому единству, и право стать столицей нового государственного образования оспаривали Тверь, Москва и Нижний Новгород. Тверские князья опирались на постоянную помощь литовских князей и чаще своих московских соперников обращались за поддержкой в Орду. Нижегородское княжество было образовано ханом Узбеком в 1341 году из земель, входивших прежде в Великое княжество Владимирское, затем, чтобы противостоять усилиям московских князей по превращению Владимирското княжества в свою "отчину". Сложная политическая ситуация была следствием внутреннего развития феодальной Руси (ибо классический феодализм непременно проходит через период раздробленности), а также результатом политики Орды в годы ее максимального могущества при ханах Узбеке (1312—1342) и Джанибеке (1342—1357) — Орда поддерживала авторитет великого княжения и единство Руси лишь в той степени, которой требовали финансовые обязательства русских княжеств, потому что ордынский "выход" (дань) собирал князь, обладавший ярлыком великого княжения. Не благодаря желанию Орды, а вопреки ему со второй четверти XIV века началось возвышение Москвы. "Великая замятия" — раскол, начавшийся в Орде в 1361 году, ослабил ханское влияние на Руси, что обеспечило условия для концентрации власти в руках московских князей.
В 1362 году князь Дмитрий Иванович покупает ярлык на великое княжение у сарайского хана Мюрида. В это время по западному берегу Волги кочует отколовшаяся Мамаева орда, которую пока не принимают в расчет русские князья. В 1368 году Дмитрий Московский начинает военные действия против литовского великого князя Ольгерда, и складывается антимосковский союз Литвы и тверского князя Михаила Александровича, а Ольгерд приводит рать под стены московского Кремля. В 1370 году в политику русских князей впервые властно вмешивается Мамай: его посол Ачи-Ходжа участвует в походе Дмитрия Константиновича Суздальского на город Булгар, а Михаил Тверской получает в Мамаевой орде ярлык на тверское княжение, а затем и великокняжеский ярлык. Действия тверского князя означали признание прежних, существовавших до "замятни" 1361 года, вассальных обязательств Руси по отношению к Орде. Дмитрию Московскому, знавшему об ордынских планах военной поддержки тверского князя, пришлось летом 1371 года отправиться к Мамаю и за "многие дары и великие посулы" испросить ярлык на великое княжение и тем самым разрушить складывающийся ордынско-тверскои союз.
Летом 1373 года войска Мамая впервые вторглись на русскую землю, разорив Рязанское княжество. Дмитрий Московский, выкупив в Орде сына Михаила Тверского и используя его как заложника, сумел заключить мир с Тверью (январь 1374 года), а затем разорвал отношения с Мамаем, чье положение осложнилось неудачей в войне с Хаджи-Черкесом — претендентом на сарайский стол. В ноябре 1374 года Дмитрий Московский собирает княжеский съезд в Переславле Суздальском, на котором, очевидно, обсуждалась будущая борьба с Ордой. Некоторые историки предполагают, что с 1374 года Дмитрий вовсе прекратил выплату дани Мамаю, а в подтверждение этой гипотезы ссылаются на московско-тверской договор 1375 года. Но в этом "докончании" сказано лишь следующее: "Если нужно будет платить выход — всем платить, а не будем платить — никому не платить". По-видимому, к 1375 году русскими князьями признавалась возможность невыплаты дани, но решения не вносить ордынский "выход" не было принято.
В июле 1375 года Мамай предпринял еще одну попытку ослабить позиции московского князя: ордынский посол Некомат привез в Тверь ярлык на великое княжение. Михаил Тверской принял ярлык и в союзе с Литвой и Великим Новгородом начал войну против Дмитрия Московского. Повторилась ситуация 1370 года, однако теперь князь Дмитрий, зная свою силу, принял иное решение: он не бросился к ногам Мамая, а "собрав всю силу русских городов", осадил Тверь и заставил Михаила подчиниться. Под знаменами Дмитрия выступили почти все князья Северо-Восточной Руси, и это единство, вопреки мнению В.О. Ключевского, не являлось результатом "случайных временных отношений", а в первую очередь объясняется желанием князей решать свои дела дома, а не в кочевой ставке хана.
Тверской поход 1375 года означал установление новых отношений Руси с Мамаевой ордой, отношений, которые исчерпываются формулой военного противостояния. Теперь московскому князю отступать было некуда. Летом 1376 года Дмитрий ходил с дружиной за Оку, "стерегася рати тотарьское". 2 августа 1377 года московские полки были разбиты ордынцами на реке Пьяне, но уже через год великий князь Дмитрий разгромил рать Мамаевой орды на территории Рязанского княжества у реки Вожи. Мамай ответил грабительским набегом на Переяславль Рязанский.
Весной 1379 года в Сарае воцарился новый хан — Токтамыш, чья власть, по-видимому, была признана Мамаем[41], однако вскоре между Мамаем и Токтамышем вспыхнула ссора. Война была неминуема, но Мамай явно не был готов к ней и не мог оставить у себя в тылу непокорную Русь, недавно совершившую дальнюю военную вылазку и подчинившую Булгар (1377 год), а теперь собирающую рати на юго-восточных границах.
Как свидетельствует летописная повесть 1425 года, Мамай "нача... слати к князю Дмитрию выхода просити, как было при Чанибе цари, а не по своему докончанию". Чаниб — это ордынский хан Джанибек, правивший в 1342—1357 годах. Размер ордынского "выхода", выплачивавшегося русскими княжествами Джанибеку, неизвестен, однако можно думать, что при Джанибеке Русь была обложена особенно высокими пошлинами (в том числе в 1344 году была предпринята попытка собирать ежегодную дань с русской церкви), впоследствии уменьшившимися в связи с ослаблением и расколом Орды. Мамай, некогда бывший ордынским беклярибеком (верховным чиновником, отвечавшим за внешнюю политику, армию и суд), хорошо знал сумму "выхода", получаемого тогда с русских княжеств. Вероятно, в 1371 году по "докончанию" Дмитрия с Мамаем были установлены более льготные для Руси размеры дани, и вот теперь Мамай требовал пересмотра договора 1371 года.
В.Л. Янин проанализировал практику сбора ордынского "выхода" и предположил, что "выход" взимался примерно раз в 8 лет[42]. Сопоставление зафиксированных летописью дат выплаты дани с принятым кочевниками лунно-солнечным 12-летним циклическим календарем[43] дает основание думать, что за два календарных цикла "выход" взимался трижды в следующем порядке: год мыши — год обезьяны — год дракона, то есть в 1307, 1315, 1323, 1331, 1339, 1347/48, 1355, 1363, 1371 годах. "Выход" при Джанибеке, на который Мамай указывал Дмитрию, очевидно, собирался в 1355 году. В 1371/72 году Дмитрий заплатил дань по новому "докончанию" и в следующий раз должен был собирать "выход" в январе 1379 — январе 1380 года (год обезьяны), однако после разгрома Бегича на Боже и воцарения Токтамыша в Сарае московский князь, очевидно, отказался платить дань Мамаю (ситуация, предусмотренная русско-тверским договором 1375 года), и тогда ордынцы прибегли к испытанному способу: не дождавшись московских послов, Мамай, уязвленный непослушанием, заключил союз с литовским князем Ягайлой, выступил против Дмитрия Московского и был наголову разбит 8 сентября 1380 года на собственной территории возле впадения Непрядвы в Дон, в нескольких километрах от границы Рязанского княжества[44].
Мамай бежал с поля боя, но отряды Токтамыша настигли его и убили, а сам Токтамыш "послал послов на Русскую землю к великому князю Дмитрию Ивановичу и ко всем князьям русским, сообщая им о своем появлении и о том, как он захватил власть в Орде и как победил своего противника и их врага Мамая...". Токтамыш, ненадолго сумевший восстановить единство "Волжского царства", вновь претендовал на верховную власть в русских землях, однако это его "право" было признано князьями Северо-Восточной Руси не как соблюдение традиции, а как злая воля сильнейшего противника и лишь после кровопролитного захвата Москвы (1382 год). И хотя Дмитрий Московский "не поднял руки против царя", разоряющего Москву, он отступил к Костроме и сохранил наиболее боеспособную часть своей дружины. Не имея сил для открытой борьбы с Ордой, князь сосредоточил свои усилия на решении внутриполитических задач централизации, которые в конечном счете предопределили исход противостояния Руси и "Волжского царства".
Перечисление и краткий анализ событий 1362—1382 годов дают нам тот исторический контекст, в котором можно рассуждать об оценках значения Куликовской битвы для современников победы над Мамаем и для их потомков. Сражение на берегу Непрядвы — один из эпизодов в политике московского князя, и ситуация 1380 года сходна с ситуациями 1370 и 1375 годов: Дмитрий Московский в борьбе за приращение своей "отчины" стремится разорвать враждебный ему союз Твери, Литвы и Орды, привлекая на свою сторону князей Северо-Восточной Руси. Для этого он использует все доступные ему средства — от "замирения" с Мамаем (1371 год) и внутрирусского похода на Тверь (1375 год) до "злой сечи" с татарами (1380 год). Политика Дмитрия Московского имела несомненный успех: ему удалось достичь консолидации значительной части территории Северо-Восточной Руси, и к концу XIV века под власть московских князей переходят земли великого княжества Владимирского, Галицкого, Углицкого княжеств и часть Ростова. Вопреки распространенному мнению выступление Дмитрия не ставило целью "свержения ордынского ига", это был шаг в борьбе с конкретным врагом — Мамаевой Ордой, отколовшейся от Орды с центром в Сарае и кочевавшей у самых границ Руси. Мамай, в отличие от своих ближайших предшественников, но следуя тактике ордынских ханов XIII века, попытался возродить систему отношений с русскими княжествами как с федерацией полусамостоятельных государств. Русские князья и дружины, вышедшие на Куликово поле, оставили за спиной Русь. Произнося это слово, мы подразумеваем единство исторических судеб, сливших земли и княжества в целокупный культурный и политический организм. В последней четверти XIV столетия этого единства еще не было, но оно уже предчувствовалось и замышлялось, как основная ценность, как идеальная модель развития. Борьба против Мамая — это борьба за будущее, борьба за признание совершившихся перемен.
Несмотря на ужасные последствия нашествия Токтамыша (1382 год), можно говорить о стабилизации русско-ордынских отношений после Куликовской битвы, эта стабилизация выразилась, например, в установлении фиксированной суммы ордынского "выхода". Явно изменилась и политика Орды по отношению к русской церкви: если с 1267 по 1379 годы ордынские ханы освобождали русских митрополитов от всяких налогов, и великий князь сам нес все тяготы натуральных повинностей и дани, то в 1392 году договором между великим князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном было узаконено первое в истории Руси постоянное финансовое обложение церкви светской властью в счет ордынского "выхода"[45], что облегчило положение московских князей.
Последующее развитие событий — разгром Орды Тимуром и бегство Токтамыша в 1395 году, поражение, нанесенное Едигеем литовским войскам при Ворскле в 1399 году и окончательный распад Орды на Большую Орду (1430 год), Крымское (1433 год), Казанское (1446 год) и Астраханское (1465 год) ханства — способствовало укреплению самостоятельности русских княжеств. Феодальная война второй четверти XV века обеспечила Москве победу над Тверью и роль единственного собирателя Руси, а централизация государственной власти создала предпосылки для свержения ига (1480 год) и прекращения выплаты дани (1502 год). Именно в это время из трех политических решений Дмитрия Донского — союза с ордынцами, внутрирусского похода против князя-соперника и прямого военного вызова Орде — наиболее важным оказывается третье, приведшее русские дружины на Куликово поле. Описание Мамаева побоища, события, освобожденного от пут ближайших исторических обстоятельств 60—70-х годов XIV века, и уже в новом качестве — как символа решительной борьбы с "агарянством" — становится ключевым пунктом программы освобождения Руси и подчинения мусульманских ханств — правопреемников Золотой Орды. Эта программа обусловила прямые военно-политические действия Ивана Грозного в 1552 году, когда московские войска взяли Казань, и была реализована лишь Екатериной II с упразднением Крымского ханства (1783 год).
автор статьи А. Плигузов
[1] Белинский В.Г. Полн. собр. соч., т. 10, с. 24.
[2] Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч., т. 7, с. 705.
[3] Карамзин Н.М. История государства Российского. Спб., 1819, т. IV, с. 214 и сл.
[4] Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М., 1899, с. 531.
[5] Ключевский В.О. Сочинения. М., 1957, т. II, с. 43.
[6] См.: Погодин М.П. Историко-критические отрывки. М., 1846, т. 1, с. 19—34.
[7] См.: Леонтович Ф.И. Древний ойратский устав взысканий. Одесса, 1879.
[8] Ключевский В.О. Сочинения, т. II, с. 23.
[9] Савельев-Ростиславич Н.В. Дмитрий Иоаннович Донской, первоначальник русской славы. М., 1837, с. 31.
[10] Чаадаев П.Я. Сочинения и письма. М., 1914, т. II, с. 118.
[11] Герцен А.И. Собр. соч. М., 1956, т. 7, с. 159.
[12] Киреевский И.В. Полн. собр. соч. М., 1861, т. 2, с. 241.
[13] См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1960, кн. 2, т. 3—4, с. 284—288.
[14] См.: Graham F.R. The Archer and the Steppe, or the Empires of Scythia: A History of Russia and Tartary... London, 1860.
[15] См.: Curtain J. The Mongols in Russia. Boston, 1908.
[16] См.: Riasanovsky V.A. Fundamental Principles of Mongol Law. Tientsin, 1937.
[17] См.: Горский А.Д. Куликовская битва 1380 г. в исторической науке. — В кн.: Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М., 1983, с. 31.
[18] См.: И.Р. [Н.С. Трубецкой]. Наследие Чингиз-хана. Берлин, 1925; Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. Белград, 1929; Вернадский Г.В. Монгольское иго в русской истории. — В кн.: Евразийский временник, 1927, т. V, с. 153—164, Он же. The Mongols and Russia. New Haven, 1953.
[19] См.: Vernadsky G. The Mongols and Russia, p. 350—351.
[20] См.: Spuler В. Die Mongolen in Russland, 1223—1502. Wiesbaden. 1965; Commeaux Ch. La vie quotidienne chez les Mongols de conquete (XIII Siecle) Paris. 1972; Silfen P.H. The Influence of the Mongols on Russia: A Dimentional History. Hicksville — New York, 1974.
[21] Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970, с. 202, 380, 398, 402.
[22] Наlреrin Ch.J. Russia and the Golden Horde. Bloomington, p. 32, 56, 88, 97, 123, 146, 1985.
[23] См.: Иловайский Д.И. Куликовская победа Дмитрия Ивановича Донского. М., 1880.
[24] См.: Каргер М.К. Древний Киев. М.—Л., 1958, т. 1—2; Моигайт А.Л. Старая Рязань. М., 1955 и др.
[25] См.: Назаров В.Д. Русь накануне Куликовской битвы. — Вопросы истории, 1978. № 8, с. 99.
[26] См.: Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР. XI—XIII вв. М., 1984.
[27] См.: Рыбаков Б.А. Ремесло древней Руси. М., 1948, с. 525—533.
[28] См.: Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М., 1978.
[29] См.: Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981, с. 231— 236 (автор главы — Г.А. Федоров-Давыдов).
[30] См.: Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973.
[31] См.: Владимирский-Буданов В.Ф. Обзор истории русского права. Спб., 1915, с. 123; ср.: Баскаков Н.А. Русские фамилии тюркского происхождения. М., 1979.
[32] См.: Шилова Е.Н. Словарь тюркизмов в русском языке. Алма-Ата, 1976.
[33] См.: Прохоров Г.М. Повесть о Митяе: Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Л., 1978, с. 108.
[34] См.: Прохоров Г.М. Повесть о Митяе, с. 103—108.
[35] См.: Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.—Л., 1940.
[36] См.: Кучкин В.А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой. — В кн.: Куликовская битва. М., 1980. Он же. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984.
[37] См.: Редкие источники по истории России. Составитель М.Е. Бычкова. М., 1977, ч. 2, с. 12, 77.
[38] См.: Зимин А.А. Государственный архив России XVI столетия. М., 1978, с. 66, 162.
[39] См.: Хорошкевич А.Л. О месте Куликовской битвы. — История СССР, 1980, № 4, с. 102—103.
[40] Мелихов М.В. Вновь найденный текст "Сказания о Мамаевом воинстве". — В кн.: Литература Древней Руси. Источниковедение. Л., 1988, с. 34.
[41] См.: Мухамадиев А.Г. Булгаро-татарская монетная система XII—XV вв. М., 1933, с. 97.
[42] См.: Янин В.Л. "Черный бор" в Новгороде XIV—XV вв. — В кн.: Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины, с. 98—107.
[43] См.: Цыбульский В.В. Лунно-солнечный календарь стран Восточной Азии. М., 1987.
[44] См.: Хорошкевич А.Л. О месте Куликовской битвы, с. 92—106.
[45] См.: Плигузов А.И., Хорошкевич А.Л. Отношение русской церкви к антиордынской борьбе в XIII—XV веках. — В кн.: Вопросы научного атеизма. М., 1988, вып. 37.
