КУЛИКОВСКАЯ БИТВА

Былина "Илья Муромец и Мамай"

      Эта былина — одна из былин так называемого Киевского цикла, где более древняя основа подверглась переработке под влиянием известий о Куликовской битве (возможно, эти известия содержались в устной, фолькло-ризованной версии "Сказания о Мамаевом побоище"). Былина была записана в 80-х годах XIX века А.М. Никольским в городе Мезени (ныне — город Архангельской области).

Из-за моря, моря синего,
из-за тех же гор, из-за высоких,
из-за тех же лесов темных,
из-за той же сторонушки восточныя
не темная туча поднималася:
с силой Мамай соряжается
на тот же на крашен Киев град
и хочет крашен Киев град в полон взять.
И брал он себе силы много множество:
сорок царей и сорок царевичей,
сорок королей и сорок королевичей,
и за всяким визирем по сту тысячей,
да брал своего зятя любимаго,
своего Василия Прекрасного,
и брал за им силы войска триста тысячей,
а за самим за собой войска счету не было.
А не матушка ли Орда подымалася,
мать сыра земля от войска сотрясалася,
в конном топище красного солнца не видать было,
а светлый месяц от пару коннаго померкнул весь, —
заметно было в городе во Киеве.
Дошла до Мамая славушка немалая,
будто в том же городе во Киеве
будто не стало Ильи Муромца,
будто все сильные богатыри
во чисто поле разъехались.

И подходила сила Мамаева
ко тому же ко чисту полю,
ко тому ли раздольицу широкому.
Не дошедши они до города до Киева
в двухстах верстах
развернули шатры белополотняные,
разостлали они войском в лагере,
и поставили они кругом войска стражу строгую,
и говорит тут Мамай таково слово:
"Уж ты гой еси любимый князь, Василий Прекрасный!
Ты садись-ко, Василий, на ременчат стул
и пиши-тко, дитятко, ты ярлыки скорописные,
не на бумаге пиши, не пером, не чернилами,
а пиши-тко ся ты на красном бархате,
ты печатай-ко заголовья красным золотом,
а по самой середке чистым серебром.
А уж мы высадим, подпишем скатным жемчугом,
а на углах-то посадим по камню самоцветному,
чтобы тем камням цены не было.
А пиши ты на бархате не ласково,
со угрозами пиши со великими,
пиши, не давай сроку ни на время, ни на малое".
И писал тут ярлыки любимый зять
и говорил тут любимый зять таково слово:
"Уж ты гой еси, батюшка Мамай, строгий царь!
Мы кого пошлем посла во Киев град?"
Говорил Мамай таково слово:
"Уж ты гой еси, любимый зять!
Тебе-ка ехать во крашен Киев град,
а самому остаться в белополотняном шатре
со своим войском с любимыим".

Садился тут Василий на добра коня,
поехал Василий во Киев град,
не дорогой ехал, не воротами,
через стены скакал городовыя
мимо башенки те наугольныя.
Подъезжает ко двору ко княжескому
и соскакивает с добра коня удалой,
заходил же он на красно крыльцо,
заходил же он во светлу гридню
и подходил он к столам дубовым
и клал ярлыки те скорописчатые.
И подходил тут Владимир стольно-киевский
и брал ярлыки скорописчатые.

Как в ту пору, да в то время
не ясен сокол да подымается,
а приехал старый во Киев град,
забегает старый на красно крыльцо,
заходит старый во светлу гридню.
А Владимир стольно-киевский
горючими слезами уливается,
не подымаются у него белы руки,
не глядят у него очи ясные,
говорит же он тут таково слово:
"Ты бери-тко ся, старый, ярлыки скорописчатые,
ты читай-ко их скоро-наскоро,
и что в ярлыках тех написано,
и что на бархате напечатано".
И начал старый читать скоро-наскоро,
сам читал, а головушкой поматывал,
даже горючи слезы покатилися,
и вслух читал, все слышали,
а что же в ярлыках написано,
и сроку в ярлыках не дано:
"Не спущу из Киева ни старого, ни малого,
а самого Владимира буду тянуть очи косицами,
а язык-то теменем, — с живого кожу драть буду,
А княгинюшку Апраксию возьму за Василия Прекрасного".

Тогда говорил стар казак таково слово:
"Уж ты гой еси, посланник, строгий царь!
Уж ты дай-ко ся мне сроку на три года".
"А не дам я вам сроку на три года".
"А дай-ко ты нам хошь на два года".
"Не дам я вам сроку на два года".
"Дайте сроку хоть на полгода,
а бессрочных и на земле нету".
Давает Василий сроку на полгода,
и угощать стали Василия Прекрасного
зеленым вином, пивом пьяныим,
пивом пьяныим, медом сладкиим.
И начали дарить золотой казной,
подарили один кубчик чиста золота,
а другой-от подарили скатна жемчуга,
да дарили еще червонцей хорошиих,
дарили еще соболями сибирскиими,
да еще дарили кречетами заморскиими,
да еще дарили блюдами однозолотными,
да бархатом дарили красныим.
Принимал Василий подарки великие
и вез к Мамаю в белополотняный шатер.

Во ту пору, во то времечко
пошел старый по Киеву граду,
нашел дружинушку хоробрую.
Того ли Потанюшку Хроменькаго,
писал ярлыки скорописчатые
ко своим ко братьицам ко названным:
во первых-то к Самсону Колувану,
во-вторых-то к Дунаю Ивановичу,
во третьих-то ко Василию Касимерову,
во четвертых-то к Михайлушке Игнатьеву с племянником,
во пятых-то к Потоку Ивановичу,
во шестых-то ко Добрынюшке Никитичу,
во седьмых-то к Алеше Поповичу,
в восьмых-то к двум братьям Иванам,
да еще к двум братьям, двум Суздальцам.

Поехал Потанюшка во чисто поле.
собрал всех удалых добрых молодцев,
русских могучих всех богатырей.
Не ясны соколы слеталися,
но славны добры молодцы соезжалися,
ко тому ли Владимиру собиралися.
И почали думу думати, совет советывать,
и начал старый у них спрашивати:
"Уж вы удалы добры молодцы!
Постоим-ко ся мы за веру христианскую
и за те же за храмы за божие,
и за те же честные монастыри
и своею мы кровью горячею,
и поедем мы в далече чисто поле
на рать-силу великую,
поедем мы все, покаемся.
А и ты, Владимир стольно-киевский!
Ты пошли-ко нам да во чисто поле
сорок возов хлеба белого,
да сорок сороков зелена вина,
да сорок возов хлеба черного.
Уж как мы живы приедем из рать-силы великия,
тогда вздумаем позабавиться,
и тогда не дошедши моим ребятам низко кланяйся,
а не приедем из того побоища Мамаева, —
похорони наши тела мертвыя
и помяни русских богатырей,
и пройдет славушка про нас немалая".

Садились добры молодцы на добрых коней,
поехали добры молодцы во чисто поле
и расставили они шатры белополотняные,
гуляли они трое суточки,
а на четвертые сутки протрезвилися
и начали они думу думати, совет советывати,
и стал старый у них спрашивати:
"Уж вы гой еси, сильные русские богатыри!
Кому же из вас съездить в рать-силу великую,
к тому же Мамаю богатому,
посмотреть войско изрядное, —
со которой стороны начать нам будет?"
"На волю мы даем тебе, кого пошлешь
в рать-силу великую".
И на то старому слово понравилось:
"Еще Самсона послать — силой силен,
да не поротливый,
потеряет он у Мамая буйну голову,
а если Дуная послать, Дунай он задорливый,
позазорится заехать во рать-силу великую:
есть во рати три переката глубокиих,
а наставлены в перекатах копья вострые:
во-первых, он потеряет добра коня,
а во-вторых, он потеряет буйну голову,
не приехать ко мне Дунаю с весточкой.
Если Добрыню мне послать,
Добрыня все не высмотрит,
и не узнать Добрыне силы Мамаевы.
Если Василия послать, не сосчитает он силу
и не пересмотрит ее со краю на край,
потеряет Василий буйну голову долой.
Больше мне послать и некого,
будет мне-ко старому самому идти.
Вы гуляйте-ко суточки теперь первые,
и гуляйте вы други суточки,
на третьи сутки соряжайтеся
и к ратному делу поезжайте.
Как зазвенит палица боевая
и зачивкает моя сабля острая,
и затрублю я в турий рог,
и во середку в силу не ездите,
а рубите силу со краю па край
и не оставляйте силы ни стараго, ни малаго,
и никого не оставляйте Мамаю на семя".

И все стали удалы добры молодцы на резвы ноги
и поклонились все низко старому,
и поехал стар по рать-силу великую
и пробивался старый до бела шатра до Мамаева,
соскакивал тут старый со добра коня
и заходил старый во шатер белополотняный.
Идет старый казак, низко не кланяется.
Увидал тут Мамай в шатре человека странного,
говорил же Мамай таково слово:
"Уж ты гой еси, Личарда слуга верная!
И зачем ты ходишь и что тебе надобно,
и откуль ты идешь и откуль путь держишь,
из Киева идешь, али из Чернигова?"
"Иду же я из города Киева".
"А и что же ныне в Киеве-то деется,
не знаешь ли ты то, добрый молодец,
не слыхал ли ты да про старого?
Расскажи ты мне, какой он ростом,
и сколь широк он плечьми?"
Отвечает тут калика переходная:
"Уж ты гой еси, Мамай, богатый царь!
Довольно видел я Илью Муромца.
Ты гляди на ево все равно как на меня же:
ростом он умеренный, в плечах не широк был,
лицо у ево постное, пиво пьет он по стаканчику,
а вино-то пьет он всего по рюмочке,
а закусывает да по калачику.
У старого-то бородушка сивая,
сивая бородушка да красивая".
А и тут Мамай да прирасхохнулся:
"Напрасно же шла славушка великая про старого,
от востоку шла и до запада,
до той Орды до великой,
до меня ли Мамая грозного.
Лучше меньше гонить бы силы войска.
Еще есть-ко при мне Рославней Рославнеевич,
приготовь-ка для него говядины быка зараз,
а зелена вина пивной котел,
а промеж глаз у него калена стрела,
а промеж плечами две сажени печатных".
Ответ держит тут старый казак:
"Ты безумный богатый царь!
Как у нас-то во городе во Киеве
собирался у князя Владимира почестей пир,
а была у Владимира собака обжорлива,
по подстолью собака водилася,
косьем та собака подавилася,
тут собаке и смерть пришла.
Не уехать тебе, Мамай, от города от Киева,
срубит у тебя стар казак буйну голову".
Тут Мамаю за беду стало,
за великую досаду показалося,
и хватил-то Мамай чинжалище, вострый нож,
и шиб в старого вострым ножом.
А на то старый увертлив был, ухватку знал,
и ухватил старый вострый нож в белы руки
и обратил старый острый нож,
и заколол старый Мамая и срубил ему буйну голову,
и разбил палачей много множество,
и добрался до своего доброго коня.
Скоро старый на коня вскочил
и затрубил старый во турий рог.
и сомутилися у старого очи ясные,
и разгорелось у старого ретиво сердце,
не увидел старый свету белого,
не узнал старый ночи темныя,
и расходились у него плечи могучия,
и размахнулись руки белыя,
и засвистела у его палица боевая,
и зачивкала его сабелька острая.

И наехали удалы добры молодцы,
те же во поли быки кормленые,
те же сильные могучие богатыри,
и начали силу рубить со краю на край,
не оставляли они ни старого, ни малого,
и рубили они силу сутки пятеро,
и не оставили они не единого на семена.
И протекала тут кровь горячая,
и пар шел от трупья по облака.
Оставалися только во лагерях у старого
два брата — два Суздальца,
чтобы встретить с приезду богатырей кому быть.
Не утерпели тут два брата Суздальца,
поехали во ту рать-силу великую.
И приехал тут стар казак со другом,
а встретить-то у лагерей и некому.
И ехали от рать-силы великия
те два брата, два Суздальца,
и сами они похваляются:
"Кабы была теперь сила небесная,
и все бы мы побили ее по полю".
Вдруг от их слова сделалось чудо великое.
Возстала сила Мамаева
и стало силы больше впятеро.
И приехали они ко старому
и ко тем дружинушкам хоробрыим,
и начали они рассказывать,
что мы ехали дорогой похвалялися,
и возстало силы впятеро,
и сами они во всем повинилися.

Тут поехала дружинушка хоробрая
во ту рать-силу великую,
и начали бить с краю на край,
и рубили они сутки шестеро,
а встават силы больше прежняго.
Узнал старый пред собой вину
и покаялся старый Спасу пречистому:
"Ты прости нас в первой вине,
за те же слова глупыя,
за тех же братов Суздальцей".
И повалилась тут сила кроволитная,
и начали копать мать сыру землю
и хоронить тело да во сыру землю,
и протекла река кровью горячею.

Садились тут удалы на добрых коней,
поехали удалы ко городу ко Киеву,
заехали они в крашен Киев град,
во те же во честны монастыри,
во те же пещеры во киевски.
Там все они преставилися.
Тут старому славу поют.

Текст публикуется по изданию: Русские былины старой и новой записи. Под редакцией Н.С. Тихонравова и В.Ф. Миллера. М., 1894, с. 22—30.